Плен

    Первый раз объявили, что перед нами выступит русский генерал из армии Власова, по фамилии, кажется, Мерцалов. Нас привели в здание на территории лагеря, в котором был зал для просмотра кинофильмов или концертов. Вдоль стен стояли вооруженные автоматчики. Мы расселись на скамьи. На сцене появился одетый в немецкую форму, но с широкими золотыми погонами русского генерал-майора коренастый весьма пожилой человек. Он долго и нудно рассказывал о прелестях жизни в дореволюционной России, о зверствах большевиков, о задачах Русской Освободительной армии по восстановлению христианских ценностей и освобождению России от большевизма. Призвал вступать в ряды РОА, обещая вылечить всех больных и раненых в немецком госпитале. Однако, его призывы не вызвали энтузиазма. На вопрос, обращенный к залу, «Кто готов записаться в РОА?», никто не поднял руки (стоявшие вдоль стен немецкие автоматчики при этом ухмылялись). Вскоре, в газете Заря появилась заметка, в которой сообщалось, что все инвалиды шталага I-A единодушно вступили в ряды РОА. Как мог немецкий цензор не заметить явной иронии этой заметки?

    В другой раз нас привели на концерт, который давал коллектив артистов из числа военнопленных. Исполнялись, и неплохо, русские народные песни, танцы, играл струнный оркестр.

    Наступили теплые дни. Я стал проводить большую часть времени на воздухе (днем это разрешалось, загоняли в бараки с наступлением темноты). Завязал знакомство с немецкими постовыми, которые от скуки охотно поддерживали мои попытки говорить по-немецки. Рассказывали о себе и своих семьях, показывая фотографии. Они, как правило, были из числа «фольксштурмовцев» (старше призывного возраста, мобилизованные приказом «фюрера» в конце войны).

    Соседним с нашим оказался барак, в котором находились французы, отбывавшие здесь наказание за какие-то проступки. Вдоль проволочной ограды постоянно толпились «попрошайки», клянчившие: «Камрад, камрад! Кули! Кули!» (кули - на каком-то из языков значит окурок, по-нашему - «бычок»).

    Здесь я впервые с удивлением узнал, что пленные французы, так же, как и пленные из других стран, помимо немецкого пайка получают помощь от Международного Красного креста, через Красный крест переписываются с родными и получают из дома посылки. Более того, раненые и больные обмениваются или просто возвращаются из плена, а находящиеся в плену - периодически получают жалование, зачисляемое на их личные счета в банках, военное обмундирование и повышение в чинах.

     Однажды меня окликнули с французской стороны, пытаясь заговорить со мной по-армянски. Это оказался французский армянин, принявший меня за соотечественника. Убедившись в том, что ошибся, он все же продолжил разговор со мной на ломаном немецком. Как я понял, он родился во Франции в армянской семье, эмигрировавшей из Турции во времена резни, развязанной нашим «другом» Ататюрком. По его словам, во Франции проживает много армян, в том числе и эмигрантов из России.

    Предметом обмена между французской и нашей зоной являлись листочки одуванчика, из которых французы приготавливали салат. Эти листочки с удовольствием менялись ими на сигареты, поэтому и на нашей территории везде, где только можно было найти одуванчик, эти листочки были выщипаны.

    Кроме французов в лагере были еще и итальянцы. Они свободно перемещались по зонам внутри лагеря. Получая через Красный крест помощь деньгами в немецких марках, обмениваемых на специальные «лагерные» банкноты, они ходили в магазин, находившийся на территории лагеря (он назывался «кантина») и покупали в нем сигареты, рассчитываясь ими за продукцию наших умельцев (портсигары, алюминиевые ложки, тапки, сшитые из обрезков шинелей и валенок).

    Время тянулось невероятно медленно. Казалось, пребывание здесь никогда не закончится. Я думал: неужели настанет когда-нибудь конец войне, и я буду только вспоминать об этих днях?.

    Тем не менее, настало лето, рана почти полностью затянулась, я стал ходить только слегка опираясь на палочку. Старался больше ходить вокруг и внутри барака, чтобы полностью «разработать» ослабшие мышцы ноги. Стали проходить и последствия контузии: слух почти восстановился, только правым ухом я слышал значительно хуже, чем левым. Впрочем, эта потеря слуха осталась до сих пор.

    Пришло сообщение о неудачном покушении на Гитлера. Немецкая пропаганда обратила неудачу покушения в свою пользу, объясняя чудесное спасение фюрера от смерти божественным промыслом.

    Стали доноситься с Востока раскаты далекого грома. Мы почувствовали приближение фронта. Это было видно и по некоторой нервозности охраны и появившейся суете среди служителей лагеря.