Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

   - Господи, Боже, Вышний Творец, взгляни на моё смирение! Сподоби снова узреть любимого государя, великого князя Дмитрия Иоанновича! Помоги ему Господи крепкой рукой победить поганых измаильтян[5]. Не сотвори, как было на реке Калке[6]. Избави нас от такой беды. Не дай христианству погибнуть. Да славится имя Твоё на Русской земле! Она не имеет надежды ни на кого, как на Бога, могущего оживить и умертвить. А я, грешная, лелею ныне двух малых потомков, князя Василия и князя Юрия. Они ещё не могут противостать ни жгущему солнцу юга, ни хладному ветру запада. Что я в силах сделать одна? Верни им, Господи, здоровым и невредимым отца их, дабы земля наша тем спаслась и потомство моё царствовало вовеки.

Великая княгиня завершила молитву земным поклоном. Ей последовали все остальные.

Затем она поднялась, привлекла к себе сыновей и, сверкая дивными очами, сказала:

   - Это не плач при проводах на поле брани. Нет! Это мольба о победе, в которую верю свято.

   - Вера - большое благо, - тихо заметил Даниил Феофанович. - Однако же, матушка, надо бы загодя помыслить о том, чтоб застава в Каменном городе была крепкая и припасу оказалось довольно. Ежели паче чаяния явится под наши стены Мамай, отсидеться бы!

Тут старший братец Васенька дёрнулся из-под материнской руки и воскликнул:

   - Враг сюда не придёт!

Грек, митрополит Киприан, неодобрительно поглядел на несдержанного княжича:

   - Хотя устами младенца глаголет истина, а всё же польза слушать и старших.

Вперёд вышел боярин Свибл:

   - Надо поддерживать связь с Коломною ямским гоном, дабы ежечас получать известия. Иначе поздно будет жечь посад и варить смолу.

Юрий удивился, с каким проворством тучная тётка Анна, жена Боброка, оказалась перед боярином.

   - Как тебе себя-то не стыдно? У всех настрой встречать победителей, а у тебя - бежать без оглядки.

Свибл не отступил:

   - Нет греха бегать от бед и напастей.

Архимандрит Исакий осенил крестным знамением спорщиков:

   - Тише в такой судьбоносный час! Живи упованием каждый! С нами Бог, христолюбивое воинство всей земли!

Однако тишины не стало. Одни призывали молиться и ждать победы. Другие - готовиться к худшему, к тяжкому сидению в крепости или к благоразумному бегству. Великая княгиня мерила пылкими взорами тех и других, будто сравнивала и взвешивала, прежде чем молвить слово. В то же время она то и дело поглядывала на двери, как бы ожидая главную силу, могущую вразумить всех и вся. Юрию стало тесно близ матери, слишком все сгрудились вкруг, неё. Голоса мешались, смысл резких, обрывистых речей путался в голове.

   - Нет прочного мира с Михаилом Тверским!

   - Ольгердовна, твой братец Ягайло стакнулся с Мамаем, ведёт литовские полки против нас!

   - Олег Рязанский изменил! Слышали сговор Ягайлы и Олега Рязанского? Вестоноша донёс...

   - Знаем, всё знаем. Литвин с рязанцем решили, что наш государь в испуге побежит из Москвы.

   - Воистину так! Они оба займут её, одарят Мамая и разделят московское княжество: одна часть Литве, другая Рязани.

   - Княгини и боярыни, жены воеводские и жены служных! - возвысилась над громкоголосицей Евдокия Дмитриевна. - Угомоните ваших мужей! Хоть сами будьте мужественнее!

   - Мы? А что мы? - выставилась, подбоченясь, самая молодая из жён. - Что мы можем?

Василий подтолкнул Юрия, указывая на тётку Анну, супружницу воеводы Боброка. Она пробасила невозмутимо спокойно:

   - Каждому дано по силам его. Я речь веду о двух всем известных княгинях, Феодоре Ивановне Пужбольской и Дарье Андреевне, дочери стародубского князя Андрея Фёдоровича. Обе обрядились в мужское платье, взяли оружие и пошли в полк моего мужа простыми воинами.

   - Враки, - донёсся шепоток сзади.

В ответ из гущи людской дана была короткая отповедь:

   - Анна Ивановна отроду не врала.

Настала наконец тишина. Её прервал скрип открывшихся высоких дверей. На пороге возник Фёдор Андреевич Кошка, сын дедушкина боярина Андрея Кобылы, самый уважаемый близ великого князя. Он был оставлен воеводою на Москве на время великой битвы. Не его ли великая княгиня искала взором, ждала, будто вот придёт и одним словом вразумит всех и вся.

Однако Кошка молчал.

По его знаку двое слуг ввели под руки человека. Ни обуви, ни одежды не разглядишь под слоями грязи. Лик чёрный, борода - сосульками вразброд. Весь в поту! Широко раскрыл рот, жадно дышит, а звука не выдавит из гортани.

Вящие люди терпят. Глядят на пришлеца, как на самого важного в этой храмине.

   - Говори же! Скорей скажи! - первым не выдержал ожидания Кошка.

У всех вырвался вздох облегчения от воеводского голоса, ибо самим звучаньем своим он не предвещал худого.

Явился великокняжеский кравчий с ендовой вина. Гонец долго пил, внезапно лик его прояснился, тёмные, запавшие очи зажглись, и он молвил с трудом, но довольно громко:

   - Полное... - задохнулся, перевёл дух. - О-о-о!.. одоление! - и для точности присовокупил: - Наше!

Гулкий гомон Набережных сеней прерван был колокольным звоном.

   - Благовест? - спросила Евдокия Дмитриевна, хотя не время было ни литургии, ни всенощной.

   - Благовест, - подтвердил воевода. - Благая весть! Мы одолели силу татарскую. Мы от Орды свободны!