Одновременно Владимир Ильич написал Плеханову большое письмо, убеждая его во имя революции пойти на совместную с большевиками работу. Ленин начинал с обращения: «Многоуважаемый Георгий Валентинович!» Наверно, нелегко ему было выбрать форму обращения. Ведь в течение ряда лет в неофициальной переписке Ленин и Плеханов писали друг другу: «дорогой».
И далее: «Я обращаюсь к Вам с этим письмом, потому что убежден, что вопрос о необходимости объединения социал-демократии уже назрел окончательно, а его возможность имен-но теперь особенно велика. Два повода заставили меня не откладывать дальше прямого обращения к Вам: 1) основание в Питере легальной газеты с.-д. «Новой жизни» и 2) события последних дней. Если даже эти события не приведут очень быстро к нашему возвращению в Россию, то во всяком случае это возвращение теперь совсем, совсем близко, и с.-д. газета дает немедленную почву серьезнейшей общей работы.
Что мы, большевики, страстно желаем работать вместе с Вами, это мне вряд ли нужно повторять Вам. Я написал в Питер, чтобы все редакторы новой газеты (пока их семеро: Богданов, Румянцев, Базаров, Луначарский, Орловский, Ольминский и я) обратились к Вам с коллективной и официальной просьбой войти в редакционную коллегию. Но события не ждут, почта прервана, и я не считаю себя вправе откладывать необходимого шага ради одной, в сущности, формальности. По существу, я вполне и безусловно уверен в общем согласии и радости по поводу такого предложения. Я знаю прекрасно, что все большевики рассматривали всегда расхождение с Вами как нечто временное, вызванное исключительными обстоятельствами. Спору нет, борьба часто увлекала нас на такие шаги, заявления, выступления, которые не могли не затруднять будущего соединений, но готовность объединиться, сознание крайней ненормальности того, что лучшая сила русских с.-д. стоит в стороне от работы, сознание крайней необходимости для всего движения в Вашем руководящем, близком, непосредственном участии, — все это было у нас всегда. И мы все твердо верим, что не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра наше соединение с Вами все же состоится, несмотря на все трудности и препятствия»[65].
Ленин писал о том, что Плеханов на девять десятых согласен с большевиками, что всем известно его сочувствие взглядам большевиков и что тактические разногласия революция сметет с поразительной быстротой. Письмо кончается просьбой согласиться на свидание, ведь оба тогда были в Женеве, и выражением «нашей общей, большевиков, уверенности в пользе, важности и необходимости совместной работы с Вами.
Искренне уважающий Вас В. Ульянов»[66].
Нам неизвестно, ответил ли Плеханов на письмо, но его отношение к предложению Ленина сотрудничать в газете «Новая жизнь» было отрицательным.
Большинство русских политических эмигрантов сразу же после октябрьского манифеста прямыми и кружными путями, с фальшивыми паспортами, а порой и без всяких документов, тронулись в Россию.
Плехановы тоже решили ехать на родину.
Но как раз во время этих сборов Плеханов опять серьезно заболел. Встревоженная жена пригласила крупного специалиста по туберкулезу. Тот категорически заявил:
— Положение серьезное. Я очень опасаюсь, что начался туберкулез горла. Возможно, нужна будет операция. Я бы посоветовал срочно переехать на юг, в Италию или Алжир, но прежде всего необходимо показаться профессору Мермо.
Плеханов, сгорая от нетерпения скорее отправиться в Россию, совсем больной выехал в Лозанну, где жил этот всемирно известный специалист по горловым болезням. Профессор Мермо был неумолим — несколько недель лечения у него в клинике, а потом поездка на курорт в Италию.
Георгий Валентинович вынужден был пойти на компромисс. Он поселился в Монтре, откуда ездил в Лозанну на лечение. В эти дни он жил надеждой, что сумеет быстро справиться с болезнью и через несколько недель будет в России. Но вынужденное ожидание изводило его. 4 декабря 1905 года он писал жене: «Ох! Надо мне ехать. Поедем, невмоготу мне здесь. Меня тянет в Россию. Я теперь точно дезертир, и все мне противно, я даже работать почти не могу, а это редко бывает со мною.
Поедем, а то я с ума сойду. Мое место теперь в России. Завтра я поеду к Мермо, чтобы посоветоваться насчет горла. Будем спешить, а то я дойду бог знает до чего. Право, я теперь кажусь себе дезертиром, а это самая презренная порода людей. Не затем я жил и работал, чтобы сидеть теперь спокойно, когда там идет борьба».
Об этом же Плеханов писал в Петербург и Л. И. Аксельрод (Ортодокс) 5 декабря 1905 года: «Тянет меня в Россию, я испытываю такое ощущение, как будто я дезертировал. Почти не могу работать. Надо ехать» (4—I, 214).