Плавучий театр

Собственный голос показался ей незнакомым.

Тотчас же откуда-то появился Моисей.

— Выход здесь, сударыня, — почтительно сказал он, распахивая перед нею двери. Магнолия вышла.

Спускаясь по ступенькам, она уже не видела каменных львов, охраняющих красный дом, не видела желтого зимнего солнца. Слезы застилали ей глаза. Прохожие, сновавшие взад и вперед по Кларк-стрит, не обращали на нее внимания. Мало ли в Чикаго плачущих женщин! Но если бы даже кто-нибудь вздумал остановить ее, спросить, что с нею, или предложить ей свою помощь, она не нашлась бы что ответить. Ведь не могла же она сказать: «Мне показалось, что я видела призрак женщины, которую я знала, когда была совсем маленькой… Был ясный летний день… я влезла на калитку… Белый домик в маленьком городке… Она прошла мимо… на ней было черное платье с треном… вуаль на ее шляпе развевалась по ветру… и вот я видела ее только что… нет, должно быть, мне это померещилось. Не может быть! Не может быть!»

Магнолия постаралась овладеть собой. Она вытерла слезы, опустила вуальку. Ей так нужны были силы! Ведь так много еще предстояло сделать в этот день. У нее было такое чувство, что с момента возвращения Равенеля прошла целая вечность. Спать Магнолии не хотелось. Просто она устала, как еще никогда не уставала в жизни. Все случившееся казалось ей далеким и туманным, отодвинутым в прошлое. Она подумала, что следует поесть. Ведь утром она выпила только чашку черного кофе и почти ничего не ела накануне.

В кошельке осталось немного мелочи, Магнолия открыла сумочку, посмотрела расписку, подумала о том, какой твердый и деловой почерк у Хетти Чилсон, и стала считать: двадцать пять — тридцать пять — сорок, пятьдесят — семьдесят три цента. Целое состояние! Зайдя в кафе на Гаррисон-стрит, она съела бутерброд и выпила две чашки кофе. Самочувствие сразу улучшилось. Магнолия внимательно осмотрела себя в зеркало. Бледное лицо, следы слез, слегка распухший нос, выбившиеся из-под шляпы волосы. Где-то она читала — или слышала, — что у человека, ищущего работу, должны быть прежде всего чистые башмаки. Осторожно, стараясь, чтобы никто не увидел, Магнолия вытерла ботинки о чулки, как это делала, когда была маленькой.

Ей пришло в голову зайти в дамскую комнату в одном из больших магазинов и там привести себя в порядок. Чище всего было у Филда. Она быстро направилась туда.

В большой комнате, уставленной зеркалами, было много женщин. Там было тепло, светло, пахло пудрой, мылом и духами. Магнолия сняла шляпу, вымыла лицо, причесалась, напудрилась. После этого она перестала чувствовать резкую разницу между собой и всеми этими спокойными, беззаботно щебечущими женщинами — женами конторщиков, лавочников, рабочих. Чтобы поправить вуалетку, Магнолия подошла к зеркалу, у которого стояла другая женщина. Они невольно смотрели друг на друга. «Интересно знать, — думала Магнолия, — какое у нее сделалось бы лицо, если бы я сказала, что была актрисой плавучего театра, что мой отец утонул в Миссисипи, что мать моя, шестидесятилетняя старуха, ведет совершенно самостоятельно большое театральное дело, что мой муж — профессиональный игрок, что мы нищие, что я только что была в одном из самых шикарных публичных домов Чикаго, куда ходила, чтобы возвратить тысячу долларов, которые муж мой взял у хозяйки этого дома, и что сейчас я хочу попытаться получить работу в каком-нибудь театре». Мысль об этом показалась ей такой забавной, что она улыбнулась. Заметив эту улыбку, ее предполагаемая собеседница с видом оскорбленного достоинства отошла от зеркала.

В то время в Чикаго было очень мало театральных бюро, а те немногие, что были, пользовались неважной репутацией. Магнолия не знала, где они помещаются, но предполагала, что их следует искать на Кларк-стрит, Медисон-стрит или Рандольф-стрит. Театральный опыт подсказал ей, что на эти бюро рассчитывать, в сущности, не приходится. Она часто слышала от Равенеля о театрах варьете на Стейт-стрит, Кларк-стрит и Медисон-стрит. Слово «водевиль» только что входило в моду. Вместе с мужем Магнолия побывала однажды в варьете Кола и Миддлтона: скромный, пропитанный табачным дымом, но все-таки уютный театр на Кларк-стрит, где входная плата была не выше десяти центов. Это было еще во время их первого пребывания в Чикаго, до рождения Ким. Дамы редко ходили в такого рода театры, но Равенель почему-то решил познакомить Магнолию с варьете. У Кола и Миддлтона работали хорошие актеры: Вебер и Фильге играли у них за пятнадцать долларов в неделю, часто выступал забавный ирландец Эдли Фой, пела и танцевала Мэй Говард.

— Со временем этот жанр войдет в моду. Для варьете будут возводиться прекрасные и дорогие здания, — предсказывал Равенель.

То, что увидела Магнолия, напоминало концертное отделение, которое давалось после спектакля на «Цветке Хлопка».

— Целый вечер таких пустяков! — сказала она.

Однако в скором времени предсказания Равенеля сбылись.