Плавучий театр

Как уже было сказано выше, актеры играли в этот вечер с особенным подъемом. Желая помочь Магнолии, они доводили до гротеска низость, героизм и другие черты характеров изображаемых ими персонажей. Чувствуя себя далеко не уверенно, сама Магнолия старалась искупить недостатки исполнения яркостью чувств. Настоящий ужас искажал ее лицо. В криках ее чувствовался смертельный страх. Испытываемые ею страдания внушили бы жалость даже ее заклятому врагу. Фрэнк, в свою очередь, скрежетал зубами и бесновался, как сумасшедший. Он так вцепился в ее длинные черные волосы, что ей на самом деле стало больно. Рядом с ним благородный и чистый Шульци казался особенно привлекательным.

Итак — крики, мольбы, угрозы, муки, злоба, ужас. Охваченный предчувствием чего-то недоброго или, может быть, услышав какой-то звук, злодей Фрэнк бросил взгляд на одну из верхних лож слева. Там, перегнувшись через барьер, сидел волосатый великан с лицом, искаженным от ярости. В руке его блестел ствол ружья. Он старательно заряжал его. Житель девственных лесов, он в этот день впервые попал в театр. Однако в жизни ему часто приходилось видеть, как жестоко обращаются мужчины с юными красавицами. Он действовал очень просто: еще мгновение — и он совершил бы то, что искренне считал правосудием.

Фрэнк выпустил из рук свою рыдающую жертву. Злодейское лицо его сразу озарилось тревогой и любовью. К величайшему изумлению Магнолии, он вдруг занялся импровизацией.

— Пусть будет по-твоему, Мэрдж! Я больше не возражаю против твоего брака с пастором!

Сделав это поразительное заявление, Фрэнк удалился. Быть может, ни один актер плавучих театров не совершал более героического поступка.

Занавес опустился. Глаза публики устремились на верхнюю ложу. Послышались крики и ругательства. Их тотчас же заглушила музыка. Немного удивленный, но все еще воинственно настроенный великан исчез куда-то. Недоумевающие зрители уже подумали было, что сцена прошла именно так, как должна была пройти, как вдруг перед опущенным занавесом появился Шульци, объявивший, что актер, исполнявший роль злодея, внезапно заболел, но что почтеннейшую публику просят не расходиться, ибо концерт, который сейчас начнется, на этот раз будет бесподобен.

Прошел год. Магнолия прочно утвердилась на ролях инженю. Когда она появлялась в сопровождении матери или миссис Минс на главных улицах прибрежных городов, прохожие с любопытством смотрели на нее. Повиснув на калитках, маленькие девочки таращили на нее глаза так же, как несколько лет тому назад она сама таращила глаза на Джули и Элли, появившихся однажды на тенистой улице Фив.

Магнолия любила жизнь. Она много работала. Рукоплесканья доставляли ей наслаждение. К своему ремеслу девушка относилась очень серьезно. Она вовсе не считала себя жрицей искусства и не особенно высоко ценила свое артистическое дарование. Но восхищение наивной провинциальной публики скоро стало необходимо ей. Она полюбила этих бесхитростных зрителей, как полюбила те незамысловатые пьесы, в которых ей приходилось играть.

Трагик Фрэнк без памяти влюбился в Магнолию. Бдительная Парти сразу же обратила внимание на нежные взгляды, которые он бросал на юную инженю, и установила за ним бдительный надзор; несмотря на то что молодые люди виделись ежечасно, Фрэнку никогда не удавалось поговорить с ней наедине и дотронуться до нее иначе как при ярком свете рампы, во время представлений, когда несколько сот глаз были устремлены на них обоих. Этот высокий человек с непропорционально маленькой головой, придававшей ему сходство с восклицательным знаком, влюбленным взором следил за Магнолией.

Молчаливая страсть его вряд ли особенно встревожила бы молодую девушку и ее родителей, если бы от этого не страдала его игра. Изображая злодеев, Фрэнк позволял себе иногда такие нежные интонации, что публика, совершенно не признававшая полутонов, приходила в недоумение. Когда ему нужно было ударить Магнолию, удар его сильно напоминал ласку. В его угрожающих взглядах явно чувствовалось обожание.

— Кому из нас удобнее переговорить с этим бараном, — спросила Парти, — тебе или мне?

— Конечно, мне, — торопливо ответил Энди. — Если он не успокоится до Нового Орлеана, я непременно поговорю с ним.

В Новом Орлеане «Цветок Хлопка» поджидали письма. На этот раз почта принесла неприятность. Очень бледный, Шульци решительно подошел к капитану Энди. В руках его белело письмо.

— Я должен ехать, капитан. Она зовет меня.

— Ехать? — воскликнул Энди. Для его маленького роста у него был необыкновенно зычный голос. — Куда? Кто вас зовет?

Разумеется, он сразу понял, в чем дело.

Шульци вынул из конверта листок сероватой бумаги, от которого слегка пахло лекарствами.

— Она в больнице, в Литл-Роке. Ей только что сделали операцию. Этот прохвост, разумеется, бросил ее. У нее нет ни гроша.

— Ну, в этом-то я не сомневаюсь! — ехидно заметила подошедшая к мужу Партинья.

— Вы не имеете права так подводить меня, Шульци, — сказал Энди.