На самом деле в этом существовании, как и во всяком другом, были свои недостатки и определенная монотонность. Но все-таки оно было красочным, богатым на сюрпризы. Перед Магнолией мелькали один за другим города, набережные которых состояли сплошь из кабачков, открытых целые сутки. Детские впечатления ее складывались из всевозможных эпизодов речной жизни. Города и люди ассоциировались в ее памяти с тем или иным происшествием. Так, город Кетлетсберг, у слияния Огайо и Биг-Сэнди, был памятен Магнолии тем, что в день стоянки «Цветка Хлопка» в нем происходило торжественное открытие кабачка «Черный Алмаз», хозяева которого, Большой Уайн Демрон и Маленький Уайн Демрон, были люди довольно своеобразные. С палубы «Цветка Хлопка» Магнолия наблюдала толпу, ожидавшую открытия «Черного Алмаза». Когда Большой Уайн распахнул двери, толпа отхлынула, а великан-хозяин направился к берегу с ключом в высоко поднятой руке. Подойдя к реке, он бросил этот ключ в желтые воды.
Магнолия смотрела, училась, запоминала. Ей случалось видеть много грубого, жестокого, но также и прекрасного, яркого. Она знала смерть доблестную и смерть низкую. Она проплывала мимо громадных полей, засеянных пшеницей и маисом, мимо фруктовых садов, хлопковых плантаций, девственных лесов. Жизнь на реке текла так же переменчиво, как сама река. Пароходы. Остановки. Ход назад. Важные пакетботы. Гонки, часто кончавшиеся катастрофой и смертью. Угольные баржи. Целые флотилии плотов. Сплавной лес. Сплавляя лес по Огайо, широкоплечие, мускулистые сплавщики пели, сгибаясь и выпрямляясь в такт песне. Док выучил Магнолию словам этой песни, и, издали завидев гребцов, девочка начинала петь тоже, очарованная мрачным и вместе с тем бодрым напевом:
Три медленных взмаха веслами служили аккомпанементом трем последним протяжным нотам. Магнолия очень любила эту песню. Док раскрыл ей тайну происхождения слова «Огайо». Когда-то на Огайо жили индейцы. Желая переправиться с одного берега на другой, они рупором прикладывали руки ко рту и звали товарищей с другого берега: «Огэ! О!»
— Вы думаете, это правда? — спрашивала девочка.
Дело в том, что миссис Хоукс называла все рассказы Дока глупыми побасенками.
— Чего тут думать! Я знаю, что это правда. Руку готов отдать на отсечение!
Очень характерно, что Магнолия была влюблена именно в бурные и дикие реки. Иллинойс, который так очаровывал Тонти, Джолиэта, Маркетта и бесчисленное множество других путешественников, оставлял ее совершенно равнодушной. Его прозрачная вода, спокойное, ровное течение, зеленые холмы и чистенькие поля на берегах — все это нагоняло на нее скуку. Когда «Цветок Хлопка» скользил по спокойным водам Иллинойса, она большей частью углублялась в какую-нибудь книгу.
— Если бы мне предложили стать рекой, — заявила девочка, — я бы не хотела быть такой, как этот Иллинойс. Мне бы хотелось быть Миссисипи.
— Почему? — спрашивал капитан Энди.
— Потому что Иллинойс всегда одинаковый, а Миссисипи всегда разная. Она, как человек, про которого никогда не знаешь, что он сейчас сделает. Это гораздо интереснее.
Когда «Цветок Хлопка» останавливался где-нибудь и Магнолия сходила на берег, ее спутником большей частью бывал Док. Он знал решительно все. Голова его была набита рассказами о речных пиратах и искателях приключений. Чаще всего возвращался он к истории кровожадного и хищного Мюрреля, который, не довольствуясь грабежом и разбоем, сдирал со своих жертв кожу, четвертовал их и в таком виде бросал в реку.
— О Боже! — восклицала Магнолия, поглядывая с некоторым отвращением на воду. — А каков он был собою? Вроде Стива в роли Легри?
— Он совсем не был похож на висельника. Большей частью он разгуливал в одеянии пастора, ездил из города в город и читал проповеди. Язык у него был прекрасно подвешен. В то время как глупая паства внимала ему, разинув рот, и углублялась в мысли о спасении души, молодцы Мюрреля уводили из города всех лошадей.