«О геройском самоотвержении и необыкновенном присутствии духа и стойком хладнокровии» своей жены с чувством гордости писал и Невельской. Подчеркивая, что «тогдашняя жизнь на Амуре не была жизнью дюжинной, обыкновенною», «была исполнена не только для мужчин, но и для женщин тяжелых трудов и лишений, была службою для достижения высоких общественных целей», Бошняк пишет о чудесной отзывчивости Невельской, о ее терпеливости: «Мы никогда не слыхали от нее ни одной жалобы или упрека». Пишет о спокойном и гордом сознании того горького, но высокого долга, который выпал на ее долю. В семействе Невельских его сподвижники находили «приют, внимание, ласку и образованную беседу». Эта чуткость распространялась не только на русских людей, но и на аборигенов, в частности нанайцев, которые тянулись к Екатерине Ивановне душой. Называя среди первых русских женщин и Орлову, Бошняк пишет «о чести подвига, украшающего немногих русских женщин». И справедливо заключает: они должны занять место в истории Амурской экспедиции. Этот рассказ впоследствии вспомнит Чехов в очерке «Остров Сахалин».
Воин Римский-Корсаков в своих письмах-записках высветил душевные качества Екатерины Ивановны Невельской, рассказал о домашних спектаклях по «Ревизору» и «Женитьбе» Гоголя, о своем чувстве любви к этой «грациозной» женщине. Катерина Ивановна, по словам Воина Римского-Корсакова, сыграла в его жизни «хотя и воображаемую, но поэтическую и даже благотворную» роль. По его словам, надобно иметь сильную любовь к мужу, чтобы с хорошим воспитанием, привыкнув к обществу и развлечениям, не скучать и не унывать в такой унылой, безжизненной местности. И неудивительно то внимание, которое будет отдано женским образам в ряде исторических романов, в частности образу Катерины Ивановны в романе Н. Задорнова «Капитан Невельской».
Мужественный, стойкий характер русского человека проявился при защите Петропавловска-на-Камчатке в 1854 году. В разгар Крымской войны (1853–1856) англо-французские захватчики решили овладеть далеким русским городом на Камчатке. Они начали штурм города, высадили десант. Но агрессоры натолкнулись на непреодолимую крепость обороны и вынуждены были убраться с позором. Известный советский историк, академик Е.В. Тарле называл Петропавловскую победу 1854 года «лучом света», который вдруг прорвался «сквозь мрачные тучи»[105]. Эта славная страница истории запечатлена во многих воспоминаниях и документах. Здесь и официальный рапорт руководителя обороны адмирала В.С. Завойко. И письма защитников города — прославленного командира фрегата «Аврора» Ивана Николаевича Изыльметьева, мичмана Николая Фесуна, лейтенанта Константина Пилкина, гардемарина Гавриила Токарева и др. И воспоминания командира батареи Дмитрия Максутова, капитана 1-го ранга А.П. Арбузова, жены адмирала Завойко — Юлии Завойко. Все эти разножанровые документальные произведения были опубликованы в «Морском сборнике», ряд из них, в частности «Воспоминания о Камчатке и Амуре» Юлии Завойко, вышли тогда же отдельными изданиями. В наши дни ряд документов опубликован в книге «Героическая оборона Петропавловска-Камчатского в 1854 году».
В приказе Муравьева-Амурского, вышедшем в дни, когда на западе продолжалась Крымская война, говорилось: «Войска, на устье Амура сосредоточенные, нигде от неприятеля не отступают, в плен не сдаются, а побеждают на местах или умирают, памятуя князя Святослава Великого: тут ляжем костьми, мертвые бо сраму не имуть, — герои Петропавловского порта покажут нам пример самоотвержения, русской силы…»[106]. О чертах характера русского человека, так или иначе сказавшихся, обозначенных, выявленных в воспоминаниях знаменитых мореплавателей и землепроходцев, в эти же годы с глубокой проникновенностью пишет Л. Толстой в севастопольских очерках. Ведь те, кто сражался на твердынях Севастополя, были современниками Невельского, Завойко, многих других славных русских мореходов и землепроходцев, у всех у них жило огромное чувство, вдохновившее на подлинный героизм. Об этом чувстве писал Толстой, исследуя корни героизма, редкостного самообладания в смертельной битве. «Вы понимаете, что чувство, которое заставляет работать их, не есть то чувство мелочности, тщеславия, забывчивости, которое испытывали вы сами, но
какое-нибудь другое чувство, более властное, которое сделало из них людей, так же спокойно живущих под ядрами, при ста случайностях смерти вместо одной, которой подвержены все люди, и живущих в этих условиях среди беспрерывного труда, бдения и грязи. Из-за креста, из-за названия, из угрозы не могут принять люди эти ужасные условия: должна быть другая, высокая побудительная причина. И эта причина есть чувство, редко проявляющееся, стыдливое в русском, но лежащее в глубине души каждого, —