Плавать по морю необходимо

Путешественник должен быть готов ко всякой неожиданности. Он, по мысли Загоскина, должен быть человеком волевым, смелым, предприимчивым и вместе с тем предусмотрительным, знающим. Еще Ломоносов наставлял, что должен знать и уметь мореход. На это обращает внимание и Загоскин. «Воля, страсть к путешествиям, твердость характера при обзоре стран неизвестных, — подчеркивает Загоскин, — еще не все значит для успеха. Потребна опытность. Какая польза для нации, если б нам довелось пролежать где-нибудь несколько суток под снегом, съесть своих собак, подошвы и прочее без успеха в главном деле, то есть обзора или описи определенного пункта. Такие случаи, как бы они ни выражали героизм путешественника[101], право, довольно обыкновенны между туземными охотниками всех стран и всего чаще проистекают если не по оплошности, то, наверное, от неосмотрительности»[102]. Героизм Загоскин связывает с обязательным выполнением своих исследовательских задач: это голос не просто путешественника, это голос исследователя, голос ученого. В жанровом отношении это книга-исследование, книга-поиск.

Нередко путевые очерки пронизывает трагическое чувство. Случалось, люди не в силах бороться с обстоятельствами, обстоятельства оказывались сильнее их. И зачастую виной тому не стихия, не природные трудности, а равнодушие и на местах, и в чиновничьем Петербурге власть предержащих. Таким трагизмом пронизаны записки лейтенанта Н. Бошняка. Он поведал историю зимовки в только что открытой Императорской гавани. Здесь, на пустынном берегу, вместо предполагавшихся 10 собралось 90 человек. Припасов было заготовлено мало. Показались признаки цинги. «Тогда я, — пишет Бошняк, — еще не имел понятия об этой убийственной болезни». Цинга начала косить людей. За неимением дичи стреляли ворон. «К весне из девяноста человек недосчитались двадцати», — пишет Бошняк. Да, виноват майор Буссе, не позаботившийся о людях. Но не менее виноваты и те, кто там, в сановном Петербурге, равнодушно взирал на героические усилия горстки русских морских офицеров и матросов. Из самой души, как стон, раздается проклятие равнодушию сановных чиновников, думающих только о личном преуспеянии. «Кому случалось видеть честного русского солдата, тот поймет, если я скажу: безбожно и грешно жертвовать их жизнью для личных видов! Но видеть эти святые кончины и не иметь средств протянуть руку несчастному, невольному и бедному страдальцу вдвое ужаснее — я это испытал на самом себе. С тех пор во мне еще более развилось презрение к людям, если они на подчиненных смотрят как на машину для получения крестов, чинов и прочих благ мира сего»[103].

С особым уважением и восхищением пишут русские мореходы о героизме и верности русских женщин. Традиция в нашей литературе давняя. Вспомним образ Ярославны из «Слова о полку Игореве». Или молодую жену князя Евпраксию из «Повести о приходе Батыя на Рязань», Марковну из «Жития протопопа Аввакума». Жизнь давала новые факты самоотверженности, силы, любви и стойкости русской женщины. Вслед за своими мужьями уйдут в сибирскую ссылку жены декабристов, и это отзовется в поэме Некрасова «Русские женщины». Подвижническую судьбу Шелихова, Невельского, Орлова, Петрова, Завойко и других разделяют их жены. И, естественно, мимо этого не могли пройти авторы записок. Эмоционально убедительны строки Бошняка о жене Невельского. Она жила в Петровском зимовье. Чтобы добраться сюда, надо проехать 1200 верст от Якутска до Охотска верхом. По топям, по лесам, по сопкам. Невельская, «подкрепляемая… убеждением, что женщина должна разделить труды своего мужа, когда того требует долг», в двадцать дней проделала этот путь. А потом плавание на барке «Шелихов». Бошняк приводит факт изумительной выдержки жены Невельского. Когда барк стал тонуть, никто не мог уговорить Невельскую первой съехать на берег. «Командиры и офицеры съезжают последними, — говорила она, — и я съеду с барка тогда, когда ни одной женщины и ребенка не останется на судне». Так она и поступила[104].