Платон, сын Аполлона

   — Помянем учителя, — сказал Аполлодор, поздоровавшись. — Сегодня как раз тот день, когда душа его, покинув тело, устремится туда. — Он посмотрел в небо и помахал рукой. — Проводим её. Жрец храма Аполлона сказал мне вчера, что это следует сделать.

   — А теперь его душа ещё здесь? — спросил Федон.

   — Теперь ещё здесь, — заверил его Аполлодор. — Среди нас. А когда мы скажем ей: «Мы тебя отпускаем!» — она уйдёт.

   — А если не скажем?

   — Всё равно уйдёт. Ей пришла пора уходить. Но с нашим дружеским напутствием она взовьётся легко и радостно. А без него — неохотно и с печалью. Не будем печалить душу Сократа! — весело произнёс Аполлодор.

Скатерть развернули у самой могилы, устроились вокруг неё. Платон оказался между Критобулом и Антисфеном. По другую сторону улеглись Аполлодор, Симмий и Кебет. Федон стал помогать рабам раскладывать съестное и разливать в кружки вино.

Плеснули немного вина на землю и на могилу. Аполлодор сказал:

   — А теперь мы тебя отпускаем, Сократ! Лети! И мы разлетимся. Никто нам тебя не заменит. Но ты не печалься: ты так накормил наши души, что им этого хватит на всю жизнь. Лети легко и высоко! Хайре!

   — Хайре! — поддержали Аполлодора друзья и осушили кружки.

   — Ты сказал, Аполлодор, что никто нам Сократа не заменит, — заговорил Платон, беря из рук Федона ломтик сыра. — И ты, конечно, прав. Но зачем же разлетаться и нам, Аполлодор? Не лучше ли, если мы сохраним наше братство, наш союз с пользой для себя и в память об учителе? Я мог бы предоставить для наших собраний сад и дом. И самого себя, — добавил он не без смущения, — чтобы заботиться о наших удобствах, нашем покое, настрое мысли и успехе поиска. Если вы согласны, друзья, — обратился Платон ко всем, — то давайте выпьем за это по кружке вина здесь, возле могилы Сократа, дав ему тем самым клятву никогда не расставаться.

Платон помнил, что обещал учителю другое — покинуть Афины сразу же после казни. Он даже решил, куда уедет: сначала к Эвклиду в Мегару — тот уже давно зовёт его в гости, а затем — куда сердце подскажет. Но теперь он искренне был готов нарушить это обещание — ради своих друзей и друзей Сократа, ради того, чтобы школа великого философа продолжала жить, чтобы мысли его укреплялись на родной земле и приносили ей свет истины.

Предложение Платона ни у кого не вызвало особой радости, а Аполлодор, нахмурившись и поставив кружку на скатерть, сказал:

   — Лучше я выпью яду, чем эту кружку вина: кто не проводил Сократа в последний путь, тот ему не друг, а нам не брат и не советчик.

Никто не ждал от Аполлодора таких резких слов, хотя и Критобул, и Антисфен, и фиванцы Кебет и Симмий таили в душе обиду на Платона.

   — Зачем ты так? — упрекнул Аполлодора Критобул. — Мы все знаем, что Платон был болен.

   — Не о том речь, — ответил ему Аполлодор. — Допускаю, что он был болен. Но посмотрите, с какой лихостью он вознамерился занять место учителя. Клянусь Зевсом, он считает себя вторым Сократом!

   — Это так? — спросил Платона Критобул.

   — Сократа не заменит никто, — вставил своё слово Кебет. — Никто из людей.

   — И никто из богов, — поддержал его Симмий.

Платон выплеснул из кружки на скатерть красное, как кровь, вино и резко встал.

   — Платон! — попытался остановить его Федон. — Ведь он хотел нам услужить, — принялся он убеждать Аполлодора. — Чтоб мы собирались в его саду или в его доме...

Что ещё говорил Федон, Платон не слышал: он бросился прочь, не выбирая дороги, ломая кусты, как большой раненый зверь. Даже стон его был похож на рык. Он в самом деле был ранен в сердце словами Аполлодора. Он звал на помощь Сократа. И Аполлона. А ноги сами несли его к другой дорогой могиле — к могиле Тимандры. Добежав, он упал в траву, головой к надгробному камню, протянул руки, ощутив его прочность и прохладу. После похорон Тимандры Платон установил на могиле этот белый камень со словами прощания. Основание памятника, погруженное в землю, было таким длинным, что касалось гроба Тимандры. Платон видел это, когда его рабы устанавливали надгробие. И теперь, прикасаясь к нему ладонями, он думал, что прикасается к ней, к покоящейся в шелках и цветах Тимандре. Он так хотел и так чувствовал. Но глубже, там, где в душе мыслящего всегда теплится извечная истина, звучали слова: «Её нет. Её нет!»

   — Где же душа твоя? — прошептал он, придвинувшись к камню и прижимаясь к нему щекой. — Где искать тебя?