Ровно через полчаса, когда мы с Наташкой чинно уселись за стол, свет вырубился. Дачи погрузились в темноту. Я судорожно вспоминала, где наши лампы, работающие от батареек, Наташка точно знала, где лежат-полеживают ее собственные, но идти за ними не собиралась.
— Я к тебе явилась с вещами, назад — ни за какие коврижки! Хочешь — сама туда иди… Нет! Одна здесь тоже не останусь.
— На кухне свечка есть.
В ящике стола ее не оказалось. Очевидно, Димка куда-то переложил. Искали долго, изведя целый коробок спичек. И нашли! Как раз в тот момент, когда дали свет. Наташка обрадовалась и опрометью кинулась к столу:
— Иришка, быстро! Пока свет есть. Помянем раба Божьего Владимира, пусть земля ему будет пухом. Кому только такое выражение в голову пришло? Нет уж, пусть ему земля будет качественной пуховой периной.
Глоток коньяка заставил передернуться. Увы, не ценитель, но раз надо — значит надо. У Наташки явное намерение ухрюкаться. Гасим стресс. «Бейлисом» несравненно приятнее, не заметишь как напьешься, но где ж его взять-то?
Как следует заесть благородный напиток Наташка мне не дала, сунула в рот лимонную дольку и тут же выдвинула предложение выпить за долгую жизнь и крепкое здоровье наших детей. Грех отказываться. Потом мы пили за себя, за мужей, за Россию и за скорейшее завершение последствий мирового финансового кризиса в наших с ней отдельно взятых семьях. Страха уже не было. Здоровья, несмотря на то что за него пили, тоже. Разболелась голова, да и ощутимо подташнивало. Довольно противно. Возлияние — самый неудачный способ борьбы с расшалившимися нервами.
— Вот теперь самый подходящий момент прочитать наказ Кириллова, — морщась от отвращения к помидору и слегка запинаясь, заявила Наташка. — Хуже мне уже не будет.
И тут я вспомнила, что оставила все распечатанные листы в машине. Зря закинула их на заднее сиденье. Не колеблясь, выразила желание за ними сбегать, но, встав с табуретки, поняла, что оно не подкреплено возможностями. Сил хватило только на то, чтобы снова плюхнуться на табуретку.
— Во… как мы… вымотались… — с уважением к нам обеим отметила подруга и, помирившись с помидором, выразила намерение прилечь уставшей головушкой прямо на стол, подложив под нее собственные руки.
Я решила, что ничем не хуже Наташки. Тоже устала. Передохну немного, наберусь сил…
К утру их вообще не осталось. Побочные явления позднего по времени процесса релаксации вымотали до полного изнеможения. И меня, и Наташку. Заявись к нам в этот момент Годзилл с претензиями или сам призрак покойного Кириллова — полностью проигнорировали бы. Отмахнулись, как от досадной помехи. Ударная доза спасательных лекарственных средств подействовала на меня только к десяти утра. Наташка, схожая цветом лица с ускользнувшей на отдых луной, медленно уползла к себе домой намного раньше. Я, такая же луноликая, уснула на диване, даже не думая об открытой нараспашку двери. Неоднократно напоминал о своем существовании мобильник. Зато я делала вид, что меня не существует. До тех пор, пока не вернулась Наталья.
— Почему дверь открыта? Кстати, кажется, она была открыта всю ночь. Наверное, запамятовали, когда носились за глотками свежего ночного воздуха. По-моему, глядя на нас, даже луну перекосило. Она убралась раньше времени. И куда конкретно ты положила бумаги Кириллова? Не вставай! Сейчас будет кофе в… диван. Я уже почти оклемалась, теперь до Нового года в завязке.
— Грядущего или через год?
— Не хочу загадывать, будущее покажет… Лежи, говорю! Со стола сама уберу — это мое покаяние. Димка звонил, я сказала, что ты с семи утра цветы окучиваешь. — А он?
— А он заявил, что тебе больше делать нечего. В отличие от него, трудяги. На дачу ему уже нет смысла возвращаться, просил доставить тебя в Москву. Если он будет спать после бессонной ночи, ни в коем случае с ним не здороваться. Так где бумаги? В машине их нет.
Разговаривая, подруга чуть медленнее, чем обычно, возилась с устранением последствий вчерашнего полузабытья. И рада бы забыть все полностью, но не получается.
— Кофе в диван, пожалуй, не стоит. Сползай с него потихоньку, только не делай резких движений и старайся смотреть в окно. Чудесный денек. Хорошо, что нас дети не видят.
— Вся распечатка на заднем сиденье машины, — скорбным голосом доложила я и предприняла попытку встать. Восхождение на стул прошло удачно. Без головокружения. После кофе я отметила, что день сегодня и правда на редкость солнечный, а вокруг такая красота, даже уезжать не хочется. Если не плотно прикрыть ресницы, видна радужная полоска. И такая ласковость в осторожных набегах ветерка на оконные занавески. С другой стороны, вечером в Москву хлынет мощный поток дачников, застрянем в пробках. Проклянешь все хорошее, чем отметятся лишние дачные часы удовольствия.
— Ир, не морочь мне голову. У меня сегодня день исправительных работ. По месту жительства. Моего и частично твоего. Я пылесосила машину и никаких бумаг на заднем сиденье не обнаружила.
Солнечный день померк. Я покосилась на Наташку, не зная, что и думать. Зря напрягалась.