Платформа Токсово

Я сажусь на венский стул, радушно обмахнутый ручищей со старой наколкой. Стандартной. Сердце, пробитое стрелой. Споро и ловко – сажень в плечах косая – убирает захватанные граненые стаканы, расчищает стол, вспарывает новые консервы, загибает, ставит мне чистую тарелку, вилку, нож. Присев перед буфетцем, на котором развернуто трюмо, извлекает за ножки хрустальные бокалы.

– Ты посмотри, чего у нас стоит… Эй! Рис Владимирыч!

Мычание и скрип сминаемых лицом страниц.

– О Воскресении, должно быть, грезит.

– О чем?

– Да мы тут Федорова поминали.- Мельком мужик отмечает пробел в моих глазах.- Ну, был у нас такой чудило. Николай Николаевич… Сами вы кто, ну по профессии?

– Еще никто.

– Ага… Ну да и я тут – при котельной. Он типа русский хиппи был. Во времена, когда медведи еще бродили по империи, а между ними, понимаешь, толстые львы и достоевские… Помельче гиганты тоже. Там – соловьевы. Ну и он – на равных с ними. Интересуясь единственной проблемой. По возвращению людей.

– Откуда?

Мужик кивает:

– Ну оттуда…

– Но это невозможно.

– Кто знает… Ник-Ник, он значит, к какому выводу пришел? Цель человека – воскресить отца. Обратно воплотить.

Глядя на него, я думаю о прахе, запаянном в дюралюминиевую урну. Закопанную рядом с дедом на кладбище за Охтой. Где вечная мерзлота.

Сейчас, по крайней мере.

– Понял?

Я киваю.

– Вот! А тот, чтоб деда, дед же прадеда. Ну и таким макаром всех.

Я вижу фото с застенчивой улыбкой отца, стоящего на лыжах в кепке, потом возникает в царской форме дед, и все мои потомки, твердые «карточки» которых я рассматриваю каждый раз у бабушки. Воскрешение налетает на меня за роем рой – что делать с перенаселением? Даже представить невозможно. Кружится голова.

– А что потом?

– Потом – не знаю.

– А книги он оставил – Федоров?

– Нет. Только самиздат.

Что удивляет:

– Уже тогда?

– А ты как думал? Все потеряно. Только из уст в уста передается. Рису еврей-профессор рассказал, он мне. Что понял из того. А я тебе. Пятая вода на киселе, конечно. Но мысль, согласись, красивая.

– Своим абсурдом.

– Ну, так ведь мы не где-нибудь: в России… Эй, Рис Владимирыч!

Голос низкий:

– Н-ну?

– Юноша тобой интересуется.

– Н-на хуй, не Сократ… С горящим взором?

Мужик подмигивает мне:

– Не только! С букетом роз в мороз!

Ленинградский писатель, на нем меховой жилет, садится, и его заносит. Хватается за мертвую, однако прочную медвежью шерсть. Восстанавливает баланс. С треском растирает скулы. Правильно бабушка тревожилась. Не алкоголик, конечно, как утверждала, но… Поразила своей осведомленностью. Как узнала? На Невском, где дали ему с женой и дочкой две комнаты в коммуналке, у нас до революции был магазин. С тех пор там, в проходном дворе, где снег сейчас заносит его малолитражку, не вымерли старухи, которые показали бабушке два полосато зашторенных окна над аркой подворотни и доложили про образ жизни новосела. Похожего, кстати, на японца. Нет, конечно. Ничего желтого и косоглазого. Тосиро Мифуне в «Семи самураях». Но все равно. На книжечку свою он не похож настолько, что охватывает вдруг смятение. Что я тут делаю? Достаточно того, что мне ответил на рассказы. Те самые, которые из самотека выловил московский классик Юрий Казаков. По собственной инициативе взявшись их напечатать, не сумел и, раздражившись, написал – не дело соваться к живым писателям. Грубо, но правильно. Зачем не внял? Зачем, приехав на каникулы, не ограничился Наташей? Впрочем, есть оправдание. В целом предвестив мне несудьбу в этой стране, сам приписал свой номер: «Будете в Питере – звоните».

– Здравствуйте, Рис Владимирович.

– А-а, это вы… Таки нашли? Я вас иначе представлял… (Того себе не прощая, а предотвратить не в силах, я чувствую, что рдею – собственный жар обжигает снизу глаза). Мама у вас красивая, наверно?

Красивая, конечно, но при чем тут… Я смотрю на мужика, который ухмыляется, переключая на себя внимание писателя:

– А мы вот с ним берложим. Я, как вы знаете, в бегах… Валера, слава Богу, к литературе не имеет отношения. Валера…

– Просто человек.

– Не просто! Кореш. А это,- про меня Валере,- значит мой пен-фрэнд…

– Да мы уже знакомы… Не томи!

Мужик с городским именем Валера садится во главе, мы визави…

– Бог мой, откуда?

– Твой френд привез.

– Вы? Где такую вы достали?

– В гастрономе.

– Да неужели?

– Как малороссы говорят, берешь у руку, маешь вещь. Тост, господа интеллигенты…

– Это пусть хозяин…

Я поднимаю:

– За вас.

– Ну уж… Как сказано – любите самого себя. Любезный, милый мой писатель…

– Нет,- говорю я.- Ваш,- говорю я,- «Колизей»…

Кроме книжки, рассказ у него такой. В альманахе. Купленном случайно в Вильнюсе, где, благодаря системе распределения, русской литературы больше, чем ее ценителей…

Он смотрит – ожидая.

– Там подворотня у вас была…

– Настоящая…

– Мы все из нее вышли.

– Вот как?

Именно так – киваю. Как те, что из «Шинели»…

– Вот ведь как бывает… За ночь на кухне написал,- он говорит Валере.- Унес туда машинку, и в один присест…

– Абратно а литературе… А я имею предложить за баб.

– Ну, говори. Пусть скажет, да?

Валера думает.

– За баб!

Мы выпиваем.