Пламя зимы

Это восклицание было таким резким, что я подпрыгнула. Бруно схватил меня, отведя факел подальше, и забормотал, что сожалеет о случившемся и не хотел испугать меня. Затем он велел подержать факел, пока будет снимать свой плащ, но я засмеялась и сказала:

– Нет, возьми меня к себе. Так мне будет теплее.

Бруно распахнул плащ, и я перевела дух, так как он был в кольчуге и на колечках ее мелькали темные блики. Я прижалась к нему и уже ничего не видела. Вероятно, тени от мерцающего света факела подействовали на меня, так как мой голос застыл в гортани, и вновь не предупредила его о холодной, неприветливой комнате. Мы спустились с насыпи, на которой стоял Тауэр, и вышли на улицу, ведущую к Восточному Рынку. Дом, который нашла Эдна, был менее чем в четверти мили от начинающегося ряда домов. Когда Бруно стал колотить в дверь кулаком, ремесленник, спавший в заднем помещении магазина с двумя молодыми подмастерьями, подошел и спросил, что нам угодно. Я ответила, назвав свое имя, затем мы услышали, как отодвинули засов на двери.

– Возьми факел с собой, – велела я Бруно, когда заметила, что он опустил его, чтобы окунуть в лужу. – Комната не подготовлена. Я не ждала тебя сегодня, мне он нужен для разжигания огня.

Когда дверь открылась, он быстро поцеловал меня, затем втолкнул в дом и сказал ремесленнику:

– Сожалею, что нарушил твой сон, но мне необходимо, чтобы дверь оставалась не запертой. Я должен взять воду из бочки и дрова.

Тут он накинул свой плащ мне на плечи, а в руку вложил факел – в лавке горела свеча и тусклый свет из глубины показывал, что там стояла другая и сказал:

– Поднимись и подай мне кувшин.

Это привело меня в такое сильное замешательство, что не помню, как разожгла огонь и запалила свечи. Но, должно быть, сделала это, потому что комната была освещена и дрова, приготовленные Эдной, горели ярким пламенем, когда Бруно принес кувшин, наполненный водой. Он подал его мне, скосив глаз на кучу дров возле печи и решил принести побольше. Я положила в печь плоские камни, чтобы согреть затем постель, подтолкнув их к огню, и села, ожидая, что произойдет дальше. Не думаю, что те потребности, которые продемонстрировал Бруно, увидев меня в зале Тауэра, можно было удовлетворить одной прогулкой по нескольким улицам и обживанием дома.

Тем не менее, казалось, что именно это он хотел доказать. Бруно вошел с охапкой дров, а сверху лежал большой кусок сыра и полбуханки хлеба, которые он придерживал подбородком и ремнем от кожаного мешка обернутым вокруг его руки. Я подбежала, чтобы взять хлеб с сыром, прежде чем они упадут, и поддержать мешок, который, когда я его раскрыла, оказался наполненным элем только на половину, чтобы не расплескать содержимое, когда Бруно будет ложить дрова.

– Здесь, – сказал он, широко улыбнувшись мне, – не такой изысканный ужин, какой у тебя был бы в Тауэре, но по крайней мере, ты не уснешь голодной.

– Где ты достал это? – спросила я, когда Бруно освободил руку от ремня и наклонился, чтобы подложить дров в огонь.

Я подумала, что он, должно быть, купил у ремесленника завтрак подмастерьев, но не собиралась больше ничего узнавать. Я была обижена и сердита и в то же время знала, что не имела права ни обижаться, ни сердиться. Ведь Бруно не виноват, что я неправильно поняла в Тауэре выражение его лица и решила будто он испытывает непреодолимое желание близости со мной. Мне следовало бы быть благодарной, что муж не пренебрегает потребностями своего желудка и моего собственного и не желает сорвать с меня одежду и бросить на холодную влажную постель, так как не в состоянии ждать, пока согреются простыни. Но все же мои глаза были полны беспричинных слез, и я вынуждена была резко отвернуться и притвориться, будто хочу положить еду на маленький столик у дальней стены, хотя поступать так было глупо: следовало столик подвинуть к огню, иначе мы замерзли бы во время еды.

Такого со мной не было ни разу. Я обернулась не раньше, чем Бруно схватил меня за талию, отодвинул в сторону мою вуаль и начал целовать сзади в шею.

– Отойди, болван! – закричала я сердито. – Ты хочешь, чтобы я пролила эль? Лучше пойди и перенеси стол, чтобы мы поели в тепле.

Потом я разразилась смехом над своей собственной глупостью: то я сердилась, потому что страсть Бруно была недостаточно сильна, как ожидала, то накричала на него, когда он показал ту, которую ждала.

Мы чуть не расплескали эль, но не от порыва страсти, а оттого, что упали друг другу в объятия, давя хлеб и сыр, и смеясь как сумасшедшие. Не имею, понятия, почему мы смеялись вместе, но это сделало меня такой легкой и счастливой, что я уже не вздрагивала, когда помогая Бруно снять его доспехи, снова увидела на них темные пятна.

– Ржавчина, – сказал он, когда увидел, на чем остановился мой взгляд. – Было дьявольски сыро и небезопасно ходить без доспехов.