Пламя грядущего

Мила мне радость вешних дней,
И свежих листьев, и цветов,
И в зелени густых ветвей
Звучанье чистых голосов, —
Там птиц ютится стая.
Милей – глазами по лугам
Считать шатры и здесь и там
И, схватки ожидая,
Скользить по рыцарским рядам
И по оседланным коням.
Лишь тот мне мил среди князей,
Кто в битву ринуться готов,
Чтоб пылкой доблестью своей
Бодрить сердца своих бойцов,
Доспехами бряцая.
Вот, под немолчный стук мечей
О сталь щитов и шишаков,
Бег обезумевших коней
По трупам павших седоков!
А стычка удалая
Вассалов!
Любо их мечам
Гулять по грудям, по плечам,
Удары раздавая!
Здесь гибель ходит по пятам,
Но лучше смерть, чем стыд и срам.
Мне пыл сражения милей
Вина и всех земных плодов.
Вот слышен клич: «Вперед! Смелей!» —
И ржание, и стук подков.
Вот, кровью истекая,
Зовут своих: «На помощь! К нам!»
Боец и вождь в провалы ям
Летят, траву хватая,
С шипеньем кровь по головням
Бежит, подобная ручьям…

и т. д.

Я пропел ее целиком пять или шесть раз, пока как следует не запомнил и напев, и слова. И вовремя, ибо появился слуга, чтобы проводить меня вниз, в зал, где были накрыты столы и благородное общество уже расселось по своим местам за нижним столом и на возвышении. Я приблизился к пировавшим на подмостках и прислонил арфу к бедру. Король сделал знак герольду[104], стоявшему по его правую руку, и тот, подняв свой жезл, провозгласил:

– Высокородные лорды, бароны, рыцари, король желает, чтобы вы слушали.

И тогда заговорил король:

– Пусть чужестранец отойдет в сторону на мгновение, ибо только что в мои владения прибыл замечательный и прославленный трувер Арнаут Даниэль, который просит позволения исполнить песнь, которую он сочинил, чтобы доставить мне удовольствие.

И тотчас из-за нижнего стола поднялся человек, почитаемый одним из лучших среди поэтов, тот самый, кто изобрел секстину[105], самый просвещенный и приятный из тех людей, чье имя мне было известно не хуже моего собственного. Я никогда прежде не видел его, и мое любопытство было огромным. Он был высок ростом, но слабого телосложения, изможденный, с большими задумчивыми глазам, как у старого грустного оленя. Он взял арфу, инкрустированную кусочками драгоценного янтаря, и начал настраивать инструмент с помощью ключа, тогда как я стоял и с шутовским видом глазел на него, тревожно раздумывая, как я буду выступать со своей убогой песней после этого принца трубадуров. Арнаут улыбнулся мне, поклонился королю и запел чистым, высоким голосом:

Мила мне радость вешних дней,
И свежих листьев, и цветов,
И в зелени густых ветвей
Звучанье чистых голосов…

И так далее, повторив до самого конца мою песнь, слово в слово, ноту в ноту.

Я почувствовал, что схожу с ума. У меня потемнело в глазах, а когда я вновь обрел зрение, то прежде всего увидел, что король смеется. Громкие раскаты смеха загремели у меня в ушах. Все это собрание лордов, рыцарей, оруженосцев и дам смеялось и хлопало в ладоши.

Но я не испытывал ничего, кроме гнева. Я заскрежетал зубами и, взглянув прямо в глаза Арнауту Даниэлю, сказал:

– Это моя песнь, и вы украли ее, не знаю как, но с помощью подлого обмана.

И сказав так, я повернулся, чтобы уйти из зала. Но за мной поспешил герольд и, схватив меня за руку, заставил вернуться. Он подвел меня вплотную к королю, и король, у которого от смеха на глаза навернулись слезы, обнял меня и поцеловал в обе щеки.

– Мой бедный Дени, – молвил он, – ты выстрадал довольно от этой шутки. Правда, Арнаут спрятался по моему приказанию в соседней комнате и подслушивал, как ты заучивал свою песнь, пока сам ее не запомнил. Так он стянул ее у тебя, и ты не должен испытывать стыда за то, что впервые ее исполнил столь великий мастер.

– И клянусь душой, – сказал Арнаут, приблизившись и взяв меня за руку, – это превосходная песнь, и единственное мое желание состоит в том, чтобы я мог и на самом деле сочинить такую же. Простите меня, сэр Дени, за этот обман.

– У него не было выбора, – фыркнул Ричард. – Все участвовали в розыгрыше, даже мой славный Маршал, который сначала возражал, но в конце концов тоже присоединился к шутке.