Пламя грядущего

– В любом случае, – вставил второй рыцарь, имени которого Дени до сих пор не знал, – наш замысел состоит не в том, чтобы повернуть против него войско, но чтобы сломить его, разделив и натравив друг на друга части армии.

– Именно так, – сказал Бальан. – Если мы перессорим их между собой, придет время, когда мы сможем поставить его в весьма уязвимое положение. Скажите эмиру, что на это потребуется, возможно, один-два месяца, но мы готовы терпеливо ждать благоприятного часа.

Дени снова перевел и добавил:

– Мне кажется, господин, они хотят, чтобы ты нарезал мясо, а они его потом съели.

Эмир позволил себе коротко рассмеяться.

– Однако у меня такое впечатление, – сказал он, – что истинная вера от этого ничуть не потеряет, но приобретет весьма многое. Совершенно очевидно, Бог поразил безумием наших врагов, и, чем бы это ни кончилось, они неизбежно будут ослаблены. А потому скажи тем двум рыцарям, что я принимаю их план. Если Ричард действительно отступит из-под стен Иерусалима, я пойму, что они не хвастались напрасно, и их план, возможно, приведет к успеху. На всякий случай я приберегу свою личную гвардию мамлюков для этой цели и к ним в придачу найму по меньшей мере тысячу воинов.

Выслушав это, Бальан коротко кивнул и резко поднялся на ноги.

– Прекрасно, – сказал он. – Я доволен. Передайте Мехед ад-Дину, что я убедился – мы поступили мудро, обратившись сначала к нему, так как вели с ним дела и прежде, нежели к султану, который настолько преисполнен ненависти и недоверия ко всем христианам, что порой это мешает ему распознать пользу, даже когда он ее видит. Что касается вас, сэр, мы признательны вам за превосходный перевод. Скажите мне, как вас звать. Свергнув Ричарда, мы, вероятно, сумеем вызволить вас на свободу.

Дени назвал себя, хотя был уверен, что они благополучно забудут его имя. Рыцари, не мешкая более, удалились. Дени принял благодарность эмира вместе с массивным золотым кольцом с его руки. И только тогда, когда Йезид вел его по лестнице вниз, ему в голову вдруг пришла мысль, что они, возможно, преследовали совсем иную цель, спросив его имя: он сделался теперь заложником их тайны. Они знали, кто он таков, а он не знал о них ничего, помимо имени Бальан. Если их предадут, они, конечно, позаботятся, чтобы все выглядело так, будто он, Дени Куртбарб, принимал участие в заговоре. Если же он раскроет планы злоумышленников, например, послав предупреждение, он, несомненно поплатится за это своей жизнью либо здесь, либо у своих. Ричард никогда не успокоится, пока не отомстит всем.

Ричард? Почему его должна тревожить месть Ричарда, если, быть может, в скором времени свершится его собственная месть? Заговор вполне мог удаться. «Бог поразил безумием наших врагов», – так сказал эмир. Безумие длилось многие месяцы, и заговор был закономерным итогом глубоко укоренившегося недуга. Внутренняя война длилась с самого начала крестового похода, почти столь же непримиримая и яростная, как и война с неверными: англичане выступали против французов, норманны против пуатевенцев, пизанцы против генуэзцев, госпитальеры против тамплиеров. И это противостояние, если его умело использовать, могло привести к еще большему хаосу, в котором Ричард наверняка погибнет. И тогда Артур будет отомщен, а о его, Дени, слабости – больше никто не вспомнит. Справедливое возмездие королю, столь вероломному, сколь жестокому и себялюбивому.

Он попытался притвориться беззаботным. Но в его душу закралось сомнение, неотступно терзавшее его и скоро остудившее его недавнюю радость.

* * *

Дневник Дени из Куртбарба. Отрывок 11-й.

И таким вот образом я очутился во власти сомнений, ибо желал, чтобы Ричард был повергнут во прах, как он обрек на смерть очень многих. Но потом я вспоминал, что однажды он держал мои руки в своих и я дал ему клятву верности. Я внушаю себе, что ту клятву выманили у меня обманом и потому она ни к чему не обязывает. Но у меня в ушах еще звучат слова Артура: «У рыцаря есть только его слово». Потом подает свой голос упрек: Ричард предал меня и Артур умер из-за него. Почему бы тогда не умереть, в свою очередь, королю? Я не смог убить его, когда он мирно спал на берегу реки под Яффой. Теперь решение от меня не зависит. Мне остается только ждать (а пленнику это не трудно), и его уничтожат. И мне не дает покоя еще одно: мысль о том, как я согрешил с ним. В этом тоже можно обвинить его, так что мы будем квиты, если он погибнет. И все-таки, клянусь жизнью, я не знаю, будет ли это справедливо. Я разрываюсь, точно какая-нибудь старая бабка во время половодья, которая мечется и не знает, кого спасать, корову или гуся, и от растерянности может утонуть сама.