Плагиат. Повести и рассказы

В-третьих, обещанной Колобковым минеральной воды в город так и не поступило, из-за чего начать с ближайшего понедельника новую жизнь горожанам не довелось — отказал в минералке Колобкову начальник потребсоюза да еще съехидничал при этом: мол, совсем вы там, ребята, осатанели, это вам все же не Пятигорск. Хочешь не хочешь, взялись глуповцы за старое, то есть по причине отсутствия в продаже привычного кальвадоса приспособились гнать настойку из яблочного мармелада, который завезли сюда для детей вместо коровьего молока; в результате с прилавков исчез мармелад, и глуповские школьники объявили по этому поводу забастовку, что не так уж и удивительно, если принять в расчет некую бунтарскую атмосферу, которую породили преобразования Колобкова; взрослые еще держали ухо востро, памятуя о треволнениях прошлых лет, но глуповской молодежи, непуганой и небитой, все было трын-трава — отказывались, шалопаи, ходить на занятия, покуда в продаже не появится мармелад, и хоть ты им кол на голове теши! Пришлось Колобкову через соответствующие организации закупать мармелад на доллары в Люксембурге, однако поступившую партию немедленно расхватали делатели настойки, и забастовка глуповских школьников продолжалась до той поры, пока к этому делу не подключили боевиков из родительских комитетов, а также частично внутренние войска. Но, с другой стороны, в городе объявился некто Сорокин, народный трибун, который объявил, можно сказать, джихад маниакально-депресивному психозу на почве пьянства и, особь статья, делателям настойки; в трезвенном своем неистовстве этот Сорокин заходил так далеко, что даже требовал прикрытия производства кефира, поскольку в нем содержится полтора градуса алкоголя, и такой экстремизм многим пришелся не по нутру. Этот рост гражданской строптивости наводит на размышления, потому что еще вчера глуповцы были тише воды, ниже травы, а сегодня в некоторых особо задорных случаях уже властно давала о себе знать разинская струна.

В-четвертых, —  это в связи с критикой на прежнее руководство — Колобков нажил себе массу врагов среди сторонников, так сказать, социалистического монархизма, поклонявшихся не столько девизу «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», сколько девизу «Шаг влево, шаг вправо считаются за побег». Сначала эта компания прислала Колобкову предупредительное письмо, де «не туда ведешь вверенное тебе население, гражданин начальник, к полной анархии ты его ведешь и к сознательному упразднению социализма, потому что социализм — это когда некому с ненавистью глядеть тебе в спину, потому что эти олухи под названием народ не в состоянии существовать помимо колючей проволоки и постоянно расстегнутой кобуры». Поскольку на Колобкова это послание не подействовало, соцмонархисты вырыли останки Проломленного-Голованова и с почестями перезахоронили их где-то за Тишкинскими прудами. Однако и эта демонстративная акция была оставлена без внимания — тогда соцмонархисты перешли на нелегальное положение и начали без разбору гадить по мелочам. Но подметные письма писали они по-прежнему; Колобков, нужно отдать ему должное, не скрывал от народа наличия оппозиции, хотя и всячески умалял ее политическую опасность; например, выступая по телевидению, он нарочно зачитывал самые дурацкие письма из тех, что получал от затаившегося врага.

— Вот пишут нам, товарищи, люди вчерашнего дня, —  предположим, говорил он с экрана. —  «А более всего опасаемся мы кризиса перепроизводства, этого бича товарно-денежных отношений». Ведь это же, товарищи, курам на смех! У нас куда ни глянь — везде конь не валялся, чего ни хватись — ничего-то нету, один дефицит на все, за исключением дураков, —  а они нас пугают кризисом перепроизводства!.. Или вот еще: «Когда в силу рыночной анархии есть все, что душе угодно, не надо забывать, что это результат эксплуатации трудящихся масс в заигрывание с пролетарием. А когда в силу планового хозяйства ничего нет, хоть шаром покати, то это социализм, который мобилизует».

Зачитав такой кусок, председатель Колобков делал с экрана юмористические глаза, дескать, ну что ты с них возьмешь, с остолопов, раз они докатились до субъективного идеализма на почве исторического материализма, раз эту публику заело, как дедовский граммофон.