Плач юных сердец

— Ладно, хотя я все равно не понимаю, — настаивала она. — Нельсоны прекрасные люди, наши хорошие приятели; я уверена, что они тебе понравятся. Допустим, у вас с Томом имеются профессиональные разногласия, но разве это повод, чтобы отказываться от общения?

В этом месте к Люси склонился Ральф Морин и, взяв ее за руку, сказал:

— Дорогуша, я бы не стал так настаивать; есть вещи, о которых может судить только художник.

И Майкл готов был придушить его за то, что тот назвал Люси «дорогушей», как, впрочем, и за всю его бессмысленную реплику.

— …В мертвый сезон Кейп — удивительное место, — говорила Пегги Мэйтленд. — Уныло, ветрено — и удивительно тонкие цвета. И еще этот балаганчик — они проводят зимы рядом с тем местом, где мы в прошлом году останавливались. Поразительные люди. Цыгане. Очень дружелюбные, но очень гордые.

Майкл никогда не слышал от нее таких длинных речей: обычно она давала на все вопросы односложные ответы, а все остальное время с обожанием смотрела на мужа. Теперь она подходила к сути своей истории:

— …И вот я спрашиваю одного из этих людей, что у него за номер — что он делает во время представления. И он говорит: «Я шпагоглотатель». Я спрашиваю: «А это не больно?» А он в ответ: «Так я тебе и сказал!»

— Гениально! — воскликнул Ральф Морин, рассмеявшись. — В этом вся суть фокусника.

Вечером, когда они возвращались в Тонапак, Люси спросила:

— Ну и как тебе этот Морин?

— Ничего особенного, — сказал Майкл. — Много из себя строит, какой-то неловкий, скучный — идиот, наверное.

— Ну, ты бы в любом случае так решил.

— Почему?

— А ты как думаешь почему? Потому что ты всегда был безнадежно влюблен в Диану. И сегодня у тебя это на лице было написано. Ничего не изменилось.

И поскольку у него не хватило духу это отрицать — да и не было на то особого желания, — всю оставшуюся дорогу они ехали молча.

Помимо Гарольда Смита и еще нескольких служащих, проезд которым оплачивала железная дорога, мало кто совершат ежедневные путешествия из Тонапака в Нью-Йорк: поездка занимала час пятьдесят минут. Каждые полмесяца, когда Майклу приходилось отправляться в город, он еще на платформе по-соседски здоровался с Гарольдом; в поезде он устраивался с газетой в сторонке, а Гарольд усаживался вместе с другими железнодорожниками на двух обращенных друг к другу скамьях по другую сторону прохода: всю дорогу до города они играли в карты. Но как-то раз Гарольд, забавно стесняясь, сел рядом с Майклом.

— Мы с женой как раз вчера вечером обсуждали, — начал он, — как мы рады, что вы поселились в гостевом домике. Энн Блейк, конечно, милая женщина, но мы опасались, что она сдаст его каким-нибудь голубым. Я имею в виду, что, когда там живет обычная семья, нам куда как спокойнее. И наша Анита души не чает в вашей девчонке.

Майкл тут же сказал ему, что Лауре Анита тоже очень нравится, и добавил, что, поскольку у Лауры нет ни сестер, ни братьев, это вообще замечательно.

— Что ж, хорошо, — сказал Гарольд Смит. — Значит, ей всегда будет с кем поиграть, верно? Нашим старшим девочкам тоже всего девять и десять — набирается целая компания. Нашему мальчику шесть. Но он… инвалид. — Еще через некоторое время он спросил: — Что же ты делаешь в свободное время, Майк? Может, тебе нравится боулинг? Или играешь в карты?

— В основном, Гарольд, я работаю. Я как раз пытаюсь закончить пьесу — еще есть пара стихов.

— Ну да, я в курсе. Энн нам об этом рассказывала. И ты приспособил для работы старый сарай с насосом, верно? Но я имею в виду, что ты делаешь, когда хочется отдохнуть?

— Мы с женой много читаем, — сказал Майкл. — Или едем к друзьям — в Хармон-Фолз или еще дальше, в Кингсли.

И только когда он услышал, что говорит: «к друзьям», «еще дальше, в Кингсли», он понял, что совершил бестактность.

Гарольд Смит наклонился, чтобы почесать ногу там, куда его очень короткий носок уже не доходил, и через оттопыривающийся пиджак можно было заметить, что он и вправду носит в кармане рубашки пять или шесть шариковых ручек. Майкл испугался, что, усевшись обратно, Гарольд уткнется в газету и весь остаток пути будет обиженно молчать.

Нужно было что-то сказать. Можно начать так: «Гарольд, боюсь, что боулинг меня не сильно занимает, а в покер я играть так и не научился, но я люблю смотреть бокс — ты как? Дамам это, конечно, вряд ли понравится, но мы с тобой могли бы отправиться в какой-нибудь бар на твой выбор — выберем вечер, когда будет интересный бой, и пойдем».

Нет, не то. Ведь Гарольд Смит может сказать: «Да ну, я за боксом не слежу» или «Да ну, я в бары не хожу», или, хуже того, он может сказать: «Вот это да! Никогда бы не подумал, что ты интересуешься боксом», и закончится все это еще одной коварной вылазкой в пыльные переулки прошлого, экскурсом в Бланчард-Филд, а то и вовсе приведет к запретному для упоминания турниру «Голден главз».

Наконец — и, похоже, как раз вовремя — Майкл открыл рот, сам не зная, что собирается сказать.