Плач юных сердец

Пока читали рассказ, она курила, пуская презрительно тонкие струйки дыма, но, когда в порядке обсуждения с разных концов стола стали доноситься вялые, нескладные реплики, она почувствовала, что ей следует вознаградить себя за героическое терпение. Она не знала, хватит ли у нее выдержки, чтобы дослушать заключительную речь преподавателя, но он, слава богу, был на этот раз краток, и, как только его голос умолк, она поняла, что пора действовать. Все продолжали сидеть, как будто специально этого ждали, как будто напрашивались, когда Люси Дэвенпорт встала, оттолкнув от себя стул.

— Эти занятия, — заявила она, — какой-то капустник в Дикси. Прошу прощения, мистер Трейнор, я знаю, что вы достойный человек, но все это время мы здесь сидели и ублажали собственную бездарность, больше ничего. Вероятно, в такого рода деятельности может быть определенная терапевтическая польза, если кто-то в ней заинтересован, но к литературе это не имеет ни малейшего отношения, как ни крути. Неужели кто-то готов поверить, что редактор потратит больше трех минут на любой из рассказов, которые мы здесь читали? Хоть на один из них?

У нее кружилась голова, во рту пересохло. Судя по выражению лица, Джордж Келли готов был провалиться сквозь землю, как будто она нарушила важнейшее неписаное правило поведения… как будто упала, пьяная, у него дома, на глазах у жены и детей.

— Ладно, прошу прощения, — сказала она, обращаясь главным образом к Джорджу Келли, хотя ей так и не удалось оторвать взгляд от стола и посмотреть ему в лицо. — Прошу прощения. — И она выбежала из комнаты.

Решись она на эту выходку чуть раньше, ей удалось бы сбежать одной, но теперь в лифте вместе с ней спускалась в гробовом молчании вся женская часть группы.

На улице, оставив их — свобода, свобода, — она быстро зашагала прочь. Позади был уже едва ли не целый квартал, когда она услышала:

— Миссис Дэвенпорт! Люси!

Это был он: по тротуару вслед за ней бежал Карл Трейнор, его худые ноги путались в разлетающихся полах плаща.

— Послушайте… — сказал он, поравнявшись с ней. И, отдышавшись, добавил: — Думаю, я должен пригласить вас выпить, вам не кажется?

Когда они зашли в бар — он, казалось, был рад уже этому, как будто первая часть непростой задачи уже решена, — он усадил ее у окна, выходившего на Шестую авеню.

— Мне жаль, что вас так разочаровал мой курс, — сказал он, — но ваша реакция мне полностью понятна. Это первое, что я хотел вам сказать, но есть еще пара вещей. У вас найдется минутка поговорить?

— Конечно.

— Скажу прямо… — начал он, когда принесли выпивку.

Заказ он сделал серьезный — чистый бурбон; воду со льдом принесли отдельно в небольшом стакане. Она надеялась, что за этим не последует череда новых порций, которая задержит их здесь до самого вечера, потому что при такой худобе ему не много надо, чтобы напиться.

— Когда я захожу в аудиторию, — говорил он, — то теряюсь; мне каждый раз страшно, и я знаю, что люди это видят — вы же увидели, — так что я лучше объясню, зачем я вообще этим занимаюсь. Поверьте, это все не ради денег: в Новой школе я зарабатываю хорошо если четверть того, что мне нужно для себя и для семьи, — я в разводе, но у меня двое детей, так что приходится платить. Нет, это все ради строчки в анкете. Новая школа — единственное в Америке место, куда меня берут преподавать, понимаете, потому что у меня нет высшего образования. Я и школу-то с трудом окончил. До сих пор понятия не имею, что должен делать преподаватель колледжа; я не знаю, как они себя ведут и что говорят. Бывает, прислушаюсь к тому, что я там бубню, и сам себя спрашиваю: что это за болван такой? Хочется потом прийти домой и вышибить себе мозги. Понимаете, о чем я?

— Надо же! — сказала Люси. — Я бы никогда не подумала, что вы не учились в колледже.

Он посмотрел на нее не без обиды, и она сразу же поняла, что говорить этого не следовало, — это было все равно что сказать негру, что он ничуть не глупее белого. Она попыталась загладить свою ошибку:

— Как же так получилось, что вы не учились в колледже?

— Это долгая история, — сказал он. — И ничего хорошего она обо мне не скажет. Стыдиться на самом деле нечего, но и гордиться тоже не приходится. Но суть в том, что теперь в университетах по всей стране открывают магистерские программы для молодых писателей, — очередная академическая блажь, надо полагать, но какое-то время она, судя по всему, продержится, — так вот там платят реальные деньги. Туда я и хочу устроиться, понимаете? Но чтобы пройти, нужен преподавательский опыт.

И она опять на какую-то секунду вспомнила брата Нэнси Смит: в конце концов они нарисовали всем сколько нужно очков, так что прошли все.

— Ничего особенного я от этой работы не жду, — продолжал Карл Трейнор, — но я хоть зарабатывать начну по-человечески — не важно, научусь я в итоге преподавать или нет. И уж всяко это лучше той гадости, которой приходилось зарабатывать на жизнь, да и сейчас приходится.

— И какой же такой гадостью вы занимаетесь?