Плач юных сердец

— Трудно сказать. Может, в этом году ничего и не выйдет. Я пишу длинный роман, наверное слишком даже длинный; уже толком и не понимаю, что делаю, — и Карл мне посоветовал взять из него какие-то отрывки, выбрать эпизоды или разделы, которые смотрелись бы как рассказы. Дельный вроде бы совет, но, сколько я ни пытаюсь что-нибудь такое выбрать, ничего у меня не получается. Весь роман — одна большая… один большой рассказ, что ли.

— Ну, начать с того, что и совет сам по себе не слишком правильный, — сказала Люси. — Боюсь, я не особенно доверяю мистеру Трейнору.

— Да нет, — озабоченно сказал Джордж Келли. — Нет, не надо недооценивать Карла Трейнора. Я прочитал четыре его рассказа в разных журналах — он хороший писатель. Очень хороший. В смысле настоящий.

Джули Пирс, Пол Мэйтленд, Том Нельсон и все его знаменитые гости — как так вышло, что среди ее знакомых было столько «настоящих»? И чем, черт побери, нужно «заниматься», чтобы заслужить такой панегирик?

Джорджу Келли пора было откланяться — что он и сделал с несколько преувеличенной пролетарской обходительностью: он разве что не прижимал к груди свою кепку, причем обеими руками.

— Что ж, — сказал он, пятясь, — приятно было с вами побеседовать, миссис Дэвенпорт.

В тот день она часа два бродила по Гринвич-Виллидж, на каждом шагу удивляясь, как там все переменилось. Прогулка была небесцельная: она подыскивала то, что по привычке называла теперь «материалом».

На западном конце Перри-стрит она обнаружила дом, в котором они с Майклом жили много лет назад, только дом этот был уже не тот, что прежде, — в те времена он, конечно же, не мог быть таким обшарпанным. Замки на почтовых ящиках были все выломаны, а редкие, наскоро приклеенные скотчем бумажки с небрежно написанными именами подсказывали, что жильцы в этом доме надолго не задерживаются.

Однако ей все равно не хотелось уходить из этого грязного подъезда — даже и в нынешнем своем виде дом пробудил в ней целый поток воспоминаний. Здесь все еще слышался громкий голос Билла Брока, все еще виделся Майкл — с таким непробиваемым выражением лица, как будто не замечал, что она знает, как он жаждет Диану каждой своей клеточкой. По вечерам в этом вестибюле всегда было много поцелуев, потому что Диана любила целоваться. И мужчин и женщин она целовала одинаково мило и ненавязчиво, как будто не выражая этим ничего, кроме благорасположения. Она, казалось, говорила: вот. Ты милый. Ты мне нравишься.

Потом Билл Брок брал ее за талию и вел домой — к «ним» домой — через Эбингдон-сквер, и Люси всегда думала, как тягостно, должно быть, Майклу представлять их там вдвоем.

Ну да; из этого можно сделать рассказ — четверо молодых людей, каждый сам по себе, каждый со своими секретами. Билла Брока можно представить второстепенным персонажем, если окажется, что писать о нем противно, или можно будет переделать его в кого-нибудь другого — хотя нет, пусть уж остается каким был, потому что ирония не в последнюю очередь состоит в том, что для всех остается загадкой, как Диана могла полюбить такого человека. В центре повествования будет сама Диана, с ее способностью флиртовать и привлекать к себе внимание, не вызывая у других даже и тени раздражения, потому что каждый знал, какая удивительная она женщина. Главной героиней будет молодая жена (от первого лица? от третьего?), а печальный молодой муж, наверное уже тогда проявлявший признаки душевного расстройства, может служить своего рода… ладно, с этим можно будет разобраться уже дома.

Но идея стала казаться слабой еще раньше, чем она доехала до Тонапака, — в тот вечер она сидела в своем дорогом доме и чувствовала себя бездарностью. Если не считать сдержанной похвалы Джорджа Келли да нескольких одобрительных замечаний мистера Каплана, никакой поддержки она пока не видела. Даже ее «достойные» предложения вполне могли быть результатом обучения в частных школах, так что никакого резона считать себя писательницей не было. Можно было, конечно, просидеть месяц-другой над этим рассказом о Перри-стрит, только чтобы смотреть, как он разваливается на куски на каждой странице, в каждом абзаце, пока наконец не понимаешь, что ничего не вышло, — чем не образцовый рассказ из серии «и тут он понял», а, мистер Келли?

К досаде своей, она не могла даже решить, стоит ли ей продолжать ходить на занятия в Новой школе. Теперь, когда оба ее рассказа прочитаны и обсуждены, никакого смысла в этом не было: за оставшиеся несколько занятий Трейнор вряд ли поможет ей обрести собственный «литературный голос». В то же время другие могли увидеть в ее уходе проявление эгоизма, а может быть, даже снобизма.

Так что на следующей неделе она поехала в Нью-Йорк из боязни показаться снобом — и, как уже не раз бывало, именно этот страх, наоборот, сделал из нее законченного сноба.