Питомцы

– Это у вас дальтонизм, а не у меня проблемы!..

Кто-то сзади потянул Орехина за рукав пиджака, он обернулся и увидел преподавательницу русского, Елену Николаевну, сидевшую на коротеньком сером диванчике из кожзаменителя.

«Успокойся», – сочувствующе сказали её голубые, жирно подведённые глаза с тонкими стрелочками морщин. Она подвинулась, и Орехин машинально сел, чувствуя себя закипевшим, но вовремя выключенным чайником.

– Вы знаете, – в своей задумчиво-медлительной манере обратилась Елена Николаевна к психологине, – мне это движение за свободу питомцам тоже кажется сомнительным. Я выросла в деревне. Там, знаете, кошки и собаки бегают свободно, где хотят и сколько хотят. Но они всегда возвращаются домой.

– Они возвращаются туда, где их кормят, – хмыкнул седобородый историк. – Перестаньте их кормить – и им не за чем будет возвращаться к человеку.

В распахнувшуюся дверь, потрясая бумагами, ворвалась директриса, полная, с большим задом, мощной грудью, как всегда стремительная, готовая безжалостно задавить всех, кто случайно окажется на пути.

– Коллеги! Пришло письмо из министерства! Кураторы должны срочно провести в своих группах беседы в поддержку движения «Свободу питомцам». Завтра уже нужно отчитаться! Вот, ознакомьтесь! – она кинула бумаги на стол. – Орехин пришёл?

Психологиня указала взглядом в сторону Егора. Директриса круто повернулась к нему.

– В поддержку, Егор Александрович, вы слышали? В поддержку! Насчёт вас мне уже был звонок! Жду вас у себя!

«О как! Оперативно работают с недовольными!» – удивился Егор и, ощутив внутри растущую, словно на дрожжах, задорную, лихую злость, подумал, что никаких бесед он, конечно же, проводить не будет и к директрисе не пойдёт.

Протрещал звонок на первую пару. Коллеги один за другим не спеша двинулись из преподавательской по аудиториям. В коридоре Орехин догнал Елену Николаевну.

– Ты не пошёл к Раисе Львовне? – почему-то испугалась она.

– Нет, я пошёл на пару… Вы будете проводить беседу, Елена Николаевна?

– Придётся, раз начальство велело.

– Но вы ведь только что сказали, что это движение кажется вам сомнительным.

– Мало ли что мне кажется… Мне работа нужна. У меня дочь с внуком на шее и кредит…

Злое веселье Орехина потухло, будто в душу плеснули холодной воды.

– Но как можно поддерживать то, в чём вы сомневаетесь?

Елена Николаевна остановилась у дверей своей аудитории и с видом умудрённого опытом человека изрекла:

– Просто относись к этому, как к работе.

Помрачневший Орехин пошёл дальше. Сколько их, таких как она? Сомневающихся, но послушных. Живущих по принципу «сказали надо, значит надо». Выдрессированных с детства. Сделал то, что велено, – молодец, «пять» тебе, ты хороший. Не сделал – плохой, будешь наказан. Орехин и сам всегда стремился быть хорошим, делал, что велено. Но больше не мог. Сейчас не мог.

Его ждали первокурсники. Студентка за первой партой крайнего от двери ряда, бывшая именинница, сложила ярко-красные губы в сморщенный пельмень, когда Орехин проходил мимо, проводила до кафедры недобрым взглядом. В ещё не до конца установившейся тишине, с шорохами, затихавшими разговорами, в какую он всегда попадал, войдя в аудиторию, появилось что-то новое, неприятное. Егор присмотрелся, прислушался и понял: не появилось, а исчезло. Исчезло уважение, как будто вчера вечером студенты видели его свински пьяным, в помятом пиджаке, с галстуком набекрень, выкрикивающим непристойные вещи.

«Неужели они все до единого заразились этим? – простонал внутри себя Орехин. – Неужели все безнадёжны? Как их спасти? Как их вывести из-под влияния Ираклия Наумова?»

Дверь осторожно приоткрылась, и в образовавшуюся щёлочку в кабинет проскользнула Соня. Некрасивая, умная Соня с круглой головой на тонкой шее, будто шарик на палочке.

– Извините за опоздание, – сказала девушка и внимательно сощурилась на Егора, словно тоже видела его вчера другим и сейчас сравнивала вчерашнего и сегодняшнего.

«Мозги у вас тоже воображаемые», – вспомнил Орехин и чуть не вскрикнул от радости: вот же, есть ещё один здравомыслящий человек! Почему он забыл про Соню?

***

Дождь, весь день с усердием поливавший город, к концу пар затих – его рабочий день тоже закончился. Орехин дождался Соню за оградой колледжа. В длинной куртке, напоминавшей грязно-жёлтый бесформенный балахон, из-под которого торчали худые ноги, обутые в кроссовки на массивной подошве (утюги – как называл их про себя Орехин), она была похожа на нищенку. Как будто кто-то большой и добрый сжалился над ней и пожертвовал свои огромные вещи.

Другие студентки дружно и весело выпархивали из дверей колледжа стайками, щебеча о чём-то, бежали к остановке. Соня брела одна. Орехин почувствовал к ней что-то щемяще-родное: он ведь тоже один, совсем один в этом свихнувшемся мире.