Питирим

Студеные утренники пригибали траву к земле, закручивали листья колечками, серебря их. Но, как только из-за стен Макарьевского монастыря показывалось солнце, тут же сбегало и серебро, и травинки поднимались, и земля становилась влажной, курилась душистой дымкой. И Волга, слегка волнуясь, отгоняла от себя мороз - всходившее солнце разрывало в клочья студеные туманы. Макарий, вынырнув стенами и башнями из воды, одобрительно поглядывал в Волгу, расплывался белыми пятнами в ее темных водах, посматривал кругом, как удачливый монах в своей лукавой улыбке.

В одну из таких утренних зорь, вниз по течению, к высокому берегу причалило несколько стругов. Сидели в них люди смирнехонько, не шевелясь, - в руках ружья, пищали и сабли. На одном из стругов на корме стоял богатырь Софрон. А в ногах у него, сгорбившись, примостился старичок. Версты за две от Макария остановились. Привязали струги к кустарникам, и все повыскакивали на берег. Прохладно, особенно на воде. Теперь все стали отогреваться, прыгая по земле, толкаясь друг с другом.

- Не весело, братья, в бегах быть, а главное - где же бегать-то? По своей же земле хоронясь якобы во вражеском стане... - сказал Софрон, поднявшись на берег и оглядывая окрестности.

- Холодно, студено, атаман... - съежившись в своем кафтане, пробормотал Истомин. - Надобно о теплой одежде позаботиться...

- Господь бог не оставит нас, горемычных, - отозвался поп.

- Что за жизнь наша? - тоскливо проговорил один из ватажников. - Ни жены своей не видишь, ни детушек. И что с ними там, на деревне? Живы ли они? И что думают они обо мне, злосчастном?! Побираются, чай?!

На его слова никто не отозвался, только лица у всех стали еще более угрюмыми, суровыми.

Один Софрон проговорил строго:

- Полно горевать, лишнее! От того лучше не будет.

Старик остановился у высокой сосны, указал на нее рукой.

- Вот она, эта сосна, растет. Повесили на ей вольные люди разиновские одного боярина. Лютый был холоп царев тот боярин. Заслужить хотел любовь цареву. Стал губить мужиков за двуперстие и неприятие посылаемых книг и икон. Пришел час - повесили его. Царь и распорядился тогда разыскать эту сосну и порубить. Заявились палачи... давай божье творение подсекать. Хлоп раз, хлоп два, хлоп три! Рубили два дня и две ночи. Срубят сосну, не успеют оглянуться, - а она опять выросла. Срубят опять, - она вырастает вновь. Рубили-рубили, замаялись и ушли. Вот она и растет. Она самая.

Старик нежно погладил ствол.

Софрон взглянул на дерево. Высокое, гордо покачивает своей косматой верхушкой, цепляясь за белые комья облаков. Толщина - около полуторы сажени в обхвате. Зеленые, пухлые лапы восьмиконечным колючим крестом раскинулись над головой. Пестреют врезанные в ствол медные образки, крестики, складни... Казалось, дерево живет, - не иконки это на нем, а застывшие молитвы, слезы и проклятия "подлых людей", скрывающихся в лесах.

- А зовут ее "крестовая сосна", - продолжал старик. - Вся в крестах она в мужицких. А что такое крест? Известно всем. Это наша горькая доля, наше мучение. Вот за то мы ее и любим, и паломничаем сюда... Горе наше в ней, в ее стволу.

Софрон, сдвинув брови, взял нож и вырезал на сосне кривую саблю.

- Это наша метка... здесь будет наш стан. Разобьем шатры тут, выкопаем пещеры.

Все с ним согласились. Многим было удивительно, какое понятие имеет человек о "красоте божьего мира". Главное, и Макарий отсюда виден, с его зубчатыми стенами, и башни, и поля, горы, леса, Волга. И память о Степане Разине. Выбора лучше не придумаешь.

- Как сосна, так и наш брат, - весело сказал он товарищам. - Ее рубят - она вырастает. Так и с нами: нас убьют, казнят, - другие на наше место появятся... Поняли? Никуда отсюда мы не пойдем. Это наше место и есть. Тут мы и будем сторожить Питирима.

И все опять с ним согласились, а беглый поп, вскочив на пень, как галка, воскликнул что было мочи:

- Рази их, подобно архистратигу Михаилу!

На лице его выступила злоба. Это всем понравилось, и поэтому стали его все со вниманием слушать. Отец Карп принялся ругать царя.

- Хищник, ограбитель, озлобитель! На пиру его иродовом едят людей, пиют кровь их да слезы, пиют кровавые труды человеческие, а бедных крестьян своих немилосердно мучат. Им до пресыщения всего довольно, а крестьянам и укруха хлеба худого недостает. Сии объедаются, а те алчут. Сии упиваются, веселятся, а те плачут на правежах... Хорош царь!

Истомин за косичку попа дернул, а тот ни с того, ни с сего обернулся и сказал:

- Дай мне, господи, сто рублев покрыть нужду мою горькую!

- Пойди в Макарьев, зарежь купца, - вот те и монеты, только бороды не трогай... Царю оставь. Они с Питиримкой сто рублей за нее сдерут. На корабли...

Захохотали ватажники. Над волжскими водами заскакало эхо, грохоча, как воплотившаяся в жизнь давнишняя буйная мечта беглых. И вдруг все смолкли - забрезжило в уме у каждого что-то радостное и загадочное, как белый парус в синей дали волн. Кто там под парусом? Неизвестно. Что сулит он? Тоже. Однако глаз от него не оторвешь. Так и эта мысль волнует теперь всех.