Питирим

- И даже на небе, - вздохнул отец Карп. - Только на небесах последние будут первыми, а первые будут последними.

Прислушивавшийся к их разговору Софрон сказал:

- Последние будут и на земле первыми, прежде чем на небе. Имейте такую мысль.

У всех глаза оживились, - ловко сказал атаман, а Филатка стыдливо признался, что он во сне видел, будто он на барине на своем верхом ездил отца разыскивать.

Все расхохотались. Истомин крепко его обнял и попу велел приложиться к Филатке.

- Только не как Иуда, а по-настоящему... Ну! Лобзай лыцаря!

Поп обиделся, раскрыл рот, показал беззубые десны. Выяснилось, что зубы ему пять лет назад его барин-помещик выбил за то, что отец Карп не помянул в обедню его тещу, "болярыню" Василису*.

_______________

* В поминаниях дворян поминали с прибавлением слова "болярыня",

"болярин".

От смеха и шуток перешли к делу. Обрядились по-боевому и припасы в мешках привесили по бокам, сумки с порохом, со свинцом. Софрон дал наставление:

- Страхом не страшиться. Не роптать. Досыта не наедаться, но и с голоду не умирать. Что с бою взято, то свято. Милости ни от кого не ждите. Чей берег, того и рыба. Нас ворами зовут, а мы не воры. Известно. Водки остерегайся, народ оберегай - Стенька пропил свою силу и народ в печали оставил. Нам не годится так. Глядите в оба, помня: лес видит, а поле слышит. Кругом враги.

Слушали атамана, затаив дыхание, и диву давались: откуда у такого молодого парня премудрость подобная? Словно книга во рту запихана. И облегченно вздыхали: "с таким князем дружина не пропадет".

Антошка Истомин, ковыряя саблей песок, заявил громогласно:

- Теперь не подвертывайся никто под руку. Беда! Никого не помилую порешу без оглядки. И пушкой меня не испугаешь. Ярость во мне появилась.

Софрон ему возразил:

- Нельзя так. Люди разные, и польза и вред человечеству от них разные. Без разбору губить нельзя. Это разбой будет.

Истомин потупился.

Софрон говорил о том, что единственные враги - это помещики, бояре, дворяне, офицеры и подобные Питириму палачи чернорясные. Он говорил, что "не только люди, - бог, и тот попал в кабалу к царским холуям. Никак не может освободиться; а в царских казенных лапах ему хуже, чем было на распятии". Епископ, вроде Пилата, руки умывает. По его же наущению брат шпионит за братом, а сын за отцом, и появились такие шпионы родных кровей даже в семьях правоверных раскольщиков. Дочь купца Овчинникова именно так предала своего родного отца.

Говоря об этой девке, он стал печальным, укусил губу до крови, а закончил свою речь так:

- Силу вражью надломить должны мы, а за нами пойдут и мужики... На тиранство откликнемся лютыми казнями. Нам говорят о чести, о долге перед богом и царем, но кто более бесчестен, кто более посрамляет бога, нежели царские холопы, от них же первый - Питиримка?..

Слушая атамана, задумались молодцы. Впереди ждет кровь. Много ее пролито, а в будущем прольется еще больше. Правда не дешево достается людям.

Поп и тут вылез, оглянулся с опаской кругом и тихо сообщил:

- Нонче проходил у нас из Починок один, побывал он в Питербурхе, сказывал: а больше всех прольет крови царевич Алексей, больше Петра... Воины царевича будут лютовать во сто крат злее петровских. За каждого убитого стрельца сожгут по сотне генералов, сержантов и гвардейцев.

- А ты бы стал жечь их? - спросил Истомин.

Выскочил Игнашка, подсморкнулся, мазнул рукавом под носом и выпалил:

- Вся бы деревня наша пошла...

Филатка за ним:

- Наша тоже.

Говоря это, ватажники посматривали на Софрона, который сочувственно улыбался этим речам.

- Когда возьмет власть царевич, никто не знает, а Ржевский с солдатами может на нас напасть во всякое время... Об этом и надо думать, строго сказал Софрон. - А теперь нам надобно порядок у себя завести такой, чтоб голыми руками нас самих не взяли...

К вечеру собрались сниматься с места. Сообща выбрали для ночевки остров под Безводным. Веселые, шумные, вдруг почувствовав в себе большую силу и уверенность, отправились братаны к стружкам за своим молодым атаманом-силачом... И, усевшись за весла и ударив с чувством ими по воде, грянули они бодрую, удалую понизовскую песню о Разине... Заколыхались стружки в ласковых волнах Волги, у всех на душе сразу стало легче: конец беспастушному стаду!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Звезды бледнеют. На исходе ночь: кремлевские башни и соборы во мраке. Внизу, под стенами, белое воздушное озеро; туман окутывает Волгу, набережную, гостиный двор, кремлевские сады и улицы. Нижний Нов-Град страж Москвы, оборонитель ее от понизовской и "крыющейся в лесах голытьбы" - спит тем безмятежным сном, который обычно приходит на посад в долгие осенние ночи в канун зимы.

Холодно на воле и сыро от Волги, от Оки, от многих болот и прудов. Туман теснит дома, храмы, сторожевые будки... И хорошо и уютно только под тулупами, бараньими и беличьими покрывалами, под медвежьими шкурами, обшитыми тканью... Пускай на воле туман, сырость от воды и холод - на своем куту тепло, сон крепок, затихают тревоги.