Питер

Про костюм он всё-таки умудрился забыть. Ночь ещё та выдалась, тут вообще всё забудешь. Ладно, утром успею, решил Иван. Поставлю будильник на пораньше. Поспать хотя бы два часа, иначе вообще смерть.

А завтра целый день гулять. Церемония.

Вот бы, подумал Иван, проснуться, а всё уже кончилось. Терпеть не могу эти ритуалы. Одно дело — гулять на чужой свадьбе, совсем другое — на своей. Это почище вылазки на поверхность.

А вспомнить хотя бы, как они тогда с Косолапым тащили дизель? Это же сдохнуть можно, как тащили…

— Ты спала сегодня? — спросил Иван.

— Конечно. — сама безмятежность. Явно врет.

— Угу. Врунишка.

— Мне надо идти, ещё кучу дел надо сделать…

— Вот-вот, — сказал Иван. — Иди к своему Борису.

— Он хороший! — сказала Таня. — Почему ты его не любишь?

У всех свои недостатки, подумал Иван. Я сжигаю карбидом тварей и целую бывших, Таня балует раскормленного грызуна.

— У нас с ним вооруженный нейтралитет. Мы тебя друг к дружке ревнуем.

— Ваня, он кормовое животное!

— Нас жрут, а жизнь идёт, — согласился Иван, закинул руки за голову. Угу. Чёрта с два она позволит съесть своего любимчика. От усталости голова кружилась. И палатка вокруг тоже кружилась. Но приятно.

— Я с тобой посижу минутку, — сказала Таня. Присела на край койки, коснулась его тёплым бедром.

— Ладно, посиди минутку, — согласился Иван милостиво. Не открывая глаз, вытянул руку и положил Тане между ног. Тепло и уютно. Впервые за столько времени к нему вернулось спокойствие. Я там, где и должен находиться, подумал Иван. Зевнул так, что испугал бы крокодила. — Я не против.

— Нахал!

— Я тигра видел, — сказал Иван сквозь сон. Хотел ещё что-то добавить, но уже не мог, плыл сквозь призрачные слои, проваливался сквозь подушку и пол вниз, и в сторону, и опять вниз. И это было правильно.

— Спи, — велела Таня. — Завтра трудный день…

Иван открывает глаза. В палатке темно. Он встает — на нём почему-то камфляж и ботинки. Иван выходит из палатки и останавливается. Где я?

Платформа с рядами витых чёрных колонн. На стенах барельефы. На стене название станции на букву «А», но Иван никак не может его прочитать. Но главное он понимает.

Станция — другая, не Василеостровская. И здесь никого нет. Совсем никого. Пусто.

Иван идёт по платформе.

У платформы стоит состав.

В одном из вагонов виден свет. Иван идёт туда. Стекла выбиты, ржавые рейки обрамляют оконные проёмы. По некоторым признакам можно угадать прежний цвет вагона — он синий. Сиденья раньше были обтянуты коричневой искусственной кожей. По белёсым закопченым стенам вагона пляшут тени от свечей — здесь сквозняки. Ветер, пришедший из тоннелей, продувает вагон насквозь, перебирает редкие волосы на высохшем лбу мумии. Карстовые провалы глазниц. Древний пергамент, обтягивающий костяк — её кожа. Бриллиантовая сережка в ухе — напоминает о прошлом.

На коленях у большой мумии — маленькая. Свернулась клубочком, кисти скрючены. Когда человек умирает, сухожилия высыхают и укорачиваются. Именно поэтому у большой мумии и у маленькой мумии — одинаковые вывернутые кисти. Словно они плывут по-собачьи. Ещё у них одинаковые натянутые улыбки. Это тоже сухожилия. И смерть.

Большая мумия держит на острых коленях спящую маленькую.

В руке у большой мумии — толстая зажженная свеча. Пламя подёргивается от сквозняка. Пальцы в потеках парафина.

Вокруг первой мумии и маленькой мумии — десятки таких же мумий. Все сиденья заняты.

Рядом с каждой большой — по одной, иногда двум маленьким.

У каждой из больших мумий в руке — по свече. Пахнет тлением и горелым парафином.

Вагон горящих свечей.

Иван заходит внутрь и останавливается.

Вагон материнской любви.

Говорят, по инструкции о бомбоубежищах, женщин с детьми до двенадцати лет запускали заранее, ещё до объявления сигнала «Атомная тревога». Они имели право оставаться на самой станции или в поезде, стоящем у платформы. И они остались. Все. У Ивана комок в горле. Потом он видит то, чего не замечал раньше. Сквозь кожу мумий кое-где пробиваются серо-голубые побеги. Это похоже на проросшую картошку. Иван протягивает руку…

— Не трогай, — говорит голос.

Иван поворачивает голову. Перед ним стоит высокий старик. Глаза у старика мерцают зеленоватым огнём, как у давешнего тигра.

— Другая экосистема, — говорит старик. Смотрит на Ивана; глаза его начинают оплывать, точно свечи, стекают по щекам парафиновыми дорожками. — Понимаешь? По… — лицо старика вздрагивает и проваливается куда-то внутрь…

— Меркулов!

Его трясли за плечо. Иван открыл глаза, чувствуя невероятный, чудовищный испуг. Проспал.

— Проспал?! — он вскинулся. В голове застрял мокрый тяжёлый кирпич. По ощущениям, Иван вообще спал не больше минуты. Его затрясло. — Где? Что случилось? Cвадьба?! Что?!

Резкость не возвращалась. Иван видел над собой только размытый тёмный силуэт — и не мог сообразить, где находится и что от него хотят. Сердце билось болезненно и часто.

— Меркулов, тебя к коменданту! — сказал тёмный. — Срочно!