Питер

Иван усмехнулся. Открыл сумку, сунул руку и вытащил то, зачем лазил на Приморскую. Пашка осторожно принял находку из рук в руки.

– Ух, ни фига себе. И не высохло ведь?

– Ага, – сказал Иван, – бывает же. Как тебе?

Пашка еще повертел, потом сказал:

– А-хренеть. Я тебе серьезно говорю. Это а-хренеть. Держи, а то разобью еще, ты меня знаешь.

На ладони у Ивана оказался стеклянный шарик. Выпуклый стеклянный мир, наполненный прозрачным глицерином. В нем на заснеженной поляне стоял домик с красной крышей и с трубой, вокруг дома – маленькие елочки и забор. Иван потряс игрушку. Бульк. И там пошел самый настоящий, белый, пушистый снег.

Снежинки медленно падали на крышу домика, на елки, на белую равнину вокруг.

– Думаешь, ей понравится? – Иван посмотрел на Пашку, сидевшего с лицом задумчивым, как с сильнейшего перепоя.

– Что? – Пашка вздрогнул, оторвался от шарика. – Дурак ты, дружище, ты уж извини. Это а-ахрененный подарок.

Металлическая решетка с железными буквами «ВАСИЛЕОСТРОВСКАЯ» отделяла жилую часть платформы от хозяйственной. Анодированный металл тускло блестел. Иван толкнул дверь, кивнул охраннику, долговязому, лет шестнадцати, парню:

– Как дела, Миш?

– Отлично, командир. – На поясе у Кузнецова была потертая кобура с «Макаровым». Пистолет достался Мише по наследству от отца: тот служил в линейном отделе милиции, когда все случилось. – Да ты проходи.

Вообще-то Кузнецову он был никакой не «командир». Парнишка – из станционной дружины, а Иван командует разведчиками… Менты – это каста. Как и Ивановы – диггеры. А каста тем и отличается, что туговата на вход и на выход.

Но поправлять парня Иван не стал. У каждого должна быть мечта.

– Таня здесь?

– Не знаю, командир, – почему-то смутился Кузнецов. – Я только заступил…

Иван кивнул: ладно.

Мясная ферма.

Ряды клеток уходили под потолок станции. Деревянные, металлические коробки, затянутые ржавой сеткой-рабицей. В воздухе стоял душный сырой запах грызунов, несвежих опилок и старого дерьма. Иван прошел между рядами, оглядываясь и приветствуя знакомых заключенных. В постоянном хрупаньи, шебуршении, посвистывании и чавканьи было что-то стихийное. «Мы жрем, а жизнь идет. Не представляю, как это – быть морской свинкой, – подумал Иван. – В этих клетках места почти нет, живут в тесноте, едят и гадят. Мрак».

Сидя в отдельной клетке, сделанной из белой пластиковой коробки с красной надписью «Quartz grill», на Ивана смотрел откормленный, пятнисто-белый морской свин. Иван достал припасенный пучок водорослей и сунул в ячейку решетки.

– Привет, Борис. Как сам?

Свин перестал хрупать и посмотрел на Ивана. «Блин, еще ты на мою голову», – читалось в маленьких выпуклых глазах. Свин был однолюб и пофигист.

Свин любил только Таню и пофигистически жрал все, что принесут остальные.

Типичный представитель мужского рода, да.

– Таня, – позвал Иван. – Ты здесь?

Голос тонул в хрупанье и шебуршении морских свинок. Иван прошел между рядами, вышел к рабочей выгородке. Здесь стоял стол, на нем Таня заполняла планы и графики, вносила в учетную книгу привесы и надои – или как они называются? Рядом были составлены мешки с кормом: высушенная трава, водоросли, обрезки ботвы, остатки еды и прочее, что лихие грызуны могли взять на зуб. А могли они многое.

Дальше, за фанерной стенкой, начиналась Фазенда, всегда залитая светом ламп дневного света – теплицы, дачное хозяйство Василеостровской. Оттуда шел влажный, земляной запах и вились мошки, вечные спутники земледелия. За стенкой начиналась владения Трындычихи, там росли морковь, капуста, картошка, лук, щавель и даже салат-латук. И одно лимонное дерево – предмет зависти соседей с Адмиралтейской.

Пищевые ресурсы.

Очень удобно – отходы грызунов на удобрения, отходы растений (и сами растения) морсвинам на прокорм.

А морсвинов понятно куда – на сковородку и в котел.

Раньше пробовали приспособить туннели для расширения Фазенды, но не смогли справиться с проблемой крыс – пищевые, блин, террористы. Даже железо грызут. Да и с электричеством оказалась проблема – не хватало, ресурс генератора не тот.

Так что в вентиляционном туннеле теперь выращивали шампиньоны и черные грибы. Они темноту любят. Грибные грядки рядами нависали в темноте – жутковатое место, если честно. Вешенки, шампиньоны, даже японский гриб шиитаке. Вкусные, конечно, но Ивану там было не по себе.

– Только представь – грибница, – говорил дядя Евпат. – Это же готовый коллективный разум. Она может на много сотен метров простираться, эта грибница, связывать тысячи и тысячи грибов в единое целое. И знаешь, что самое жуткое?

– Что?

– Мы ни хрена не знаем, о чем они думают.

Дядя Евпат. Воспоминания. Кусочки черно-белой мозаики.

«Старею, – опять подумал Иван. – Да, отличное время я выбрал, чтобы остепениться. Завести семью. Хорошая жена, хорошая станция, хорошая работа – Постышев прочит его в станционные полковники, если не врут. Что еще нужно человеку, чтобы достойно встретить старость? Н-да».

– Таня, ты где? – Иван вышел в тамбур между фермой и Фазендой.