Питбуль

Элоиза подвинула стул, на котором сидела Рут, поближе к кровати и села на теплое сиденье. Она рассматривала лицо Фишхофа и вену, медленно пульсировавшую у него на виске.

Элоиза наклонилась и взяла его за руку.

Она глубоко вздохнула.

— Ян, это я, Элоиза, — начала она. — Сожалею, что приехала только сейчас. Я… я обещала, что провожу тебя, так что, надеюсь, ты меня слышишь.

Она помолчала, ожидая реакции — какого-нибудь признака, что он все еще здесь.

В его лице не было заметно никаких изменений.

— Надеюсь, ты знаешь, что я твой друг, — продолжала Элоиза, сжимая его руку. — Я знаю, что́ ты сделал, но я все равно твой друг. Я не священник, но если ты ищешь отпущения грехов, я хочу, чтобы ты знал, что я не виню тебя за то, что ты сделал. Ты меня слышишь? Не виню тебя!

Ян Фишхоф издал приглушенный стон, который Элоиза истолковала как вздох облегчения. Неопределенное выражение мелькнуло на его лице, уголок рта слегка дернулся.

— Просто расслабься, — сказала Элоиза, гладя его руку с тыльной стороны, — тебе нечего бояться.

Она прижала его руку к своей щеке и сидела так. В ожидании. Умиротворенная.

Она уже потеряла чувство времени, когда электрокардиограф тревожно засигналил, а свет в окне сделался оранжево-красным, и солнце скрылось за горизонтом.

Она поняла, что все кончено.

54

Дверь открылась, и в палату вошла врач, с которой Элоиза разговаривала в коридоре. Ее движения были спокойны и методичны, а быстрый взгляд, который она бросила на Элоизу, подчеркивал очевидный приоритет: сначала пациент, потом родственник.

Она нажала на кнопку на мониторе, и на нем замерла прямая неоново-зеленая линия и прекратился сигнал тревоги.

Не было паники. Криков о помощи, мигающих красных огней с воющими сиренами. Дефибрилляторов, призванных вернуть Яна Фишхофа к жизни.

Все просто закончилось.

Врач положила два пальца ему на шею и на мгновение замерла.

— Вы успели попрощаться? — спросила она, не отрывая взгляда от Фишхофа.

Элоизе казалось, что у нее во рту полно пыли, и ее ответ прозвучал как шепот.

— Да. — Она закашлялась и несколько раз сглотнула. — Но я не знаю, слышал ли он меня.

Доктор вставила стетоскоп в уши, слегка оттянула воротник больничной рубашки Фишхофа и приложила блестящий прибор к его груди. Она прислушалась, немного подвигала стетоскоп и снова прислушалась. Потом повесила стетоскоп на шею и повернулась к Элоизе.

— Слух — одно из последних чувств, которые пропадают. Хотя умирающие пациенты или люди, находящиеся в коме, не реагируют на голоса, исследования мозговой активности у этой группы пациентов показывают, что во многих случаях они опознают звуки вокруг себя.

— Мне показалось, что в какой-то момент он будто попытался улыбнуться.

— Не сомневаюсь, — сказала врач, глядя на Элоизу с нахмуренными бровями. — Вы как?

Элоиза пожала плечами.

— Я в порядке.

— Нужно ли кого-то известить? Членов семьи или в этом роде?

— Нет, есть только падчерица, и она живет за границей. Я ей позвоню.

— А как насчет священника? В отделении есть больничный священник, если вы считаете, что он необходим.

Элоиза покачала головой.

Врач засунула руки в карманы халата.

— Когда вы будете готовы, мы отвезем его в так называемую шестичасовую комнату, а потом в больничную часовню.

Элоиза кивнула.

— Многие провожают своих близких пением. Не знаю, интересно ли вам это?

— Пением? — переспросила Элоиза.

— Да, псалмами или чем-то в этом духе. Пока выносят тело.

Элоиза покачала головой.

— Я здесь одна, и…

— А та женщина, которая была с ним перед вами? Она сидит в коридоре.

— Рут?

— Да, я думаю, она ждет вас.

Рут поднялась со своего места и обняла Элоизу, как мать обнимает ребенка. Этот жест тронул Элоизу, и ей вдруг пришло в голову, что Рут, возможно, больше не о ком заботиться, кроме тех умирающих, кого она встречала на печальном конвейере Патронажной службы. Элоиза взяла ее за руку и отпустила только тогда, когда они уже стояли у больничной койки и смотрели на человека, к которому обе успели привязаться.

— Я рада, что вы успели, — сказала Рут. — Он ждал только вас, я уверена.

— Да, я тоже рада, — сказала Элоиза.

На двери туалета висел черный портплед. Рут расстегнула молнию и достала из него темный костюм, белую рубашку и синий галстук.

Она положила одежду у ног Фишхофа и бережно разгладила ее руками.

— Что это? — спросила Элоиза.

— Это одежда, в которую он попросил его одеть, когда мы приехали сюда. Я ее выстирала еще несколько месяцев назад, чтобы все было готово, а то он очень переживал, что его увидят в больничной одежде. — Рут улыбнулась, вспомнив преувеличенно драматизированную истерию Фишхофа.

Элоиза рассмеялась и расплакалась одновременно.

— Да, могу себе представить.

— Старый ворчун! — Рут улыбнулась. — Но в душе он был таким славным.

— Врач спросила, не хотим ли мы спеть при выносе тела. Что скажете?

— Да, это прекрасная мысль. Можем спеть «Радуйся всегда, когда идешь»? Или «Солнце встает из-за моря»? Она такая красивая, — сказала Рут. — Вы не поможете мне его одеть?

Элоиза вместе с Рут приподняла Фишхофа в сидячее положение, чтобы снять с него махровую больничную рубашку.