Пистолет

Девчонка все тетешкала малого, пацаненок был горластый, как петух, все время кукарекал. Девчонка была испитая, сивая, с большой нелепой бородавкой на чистом фаянсовом лбу, с синеватой, как грязная вата, кожей, с опухшей, как у хомяка, щекастой мордочкой; она без стесненья расстегивала блузку и давала пацаненку отвислую грудь в синих прожилках, и видно было, что молока у нее много, хоть упейся. Когда ребенок сосал грудь – он не орал. Девчонка тоже была революционерка; она малевала корявые огромные плакаты, раскладывая листы ватмана на полу, и ползала, ползала по полу, елозила коленями, пачкая колготки и ладони в краске. У нее выходило так:

АТДАЙТЕ РАБОЧИМ ИХ ЗАРОБОТАНОЕ

Бес не поправлял ей ошибки. Пусть будет, как будет, думал он зло и тихо.

Ему выделили безногий топчан. Он с сомненьем посмотрел на бабушкину обивку: а, клопы, ну и наплевать! – и рухнул на это революционное, нищее ложе. Он очень хотел спать. Давно хотел. Так, что не будили.

Так он и спал тут. Без белья. Без одеяла. Белье – был он сам. Одеяло – был он сам. Не раздеваясь спал; накрывался «косухой», берцы не расшнуровывал. И ноги потели, томились.

На первое время ему дали денег. Немного, но дали. Партийное руководство. Вновь прибывшим, из других городов, вроде как подъемные давали. Бес взял деньги, тщательно спрятал во внутренний карман «косухи». Теперь у него был Питер, была Тонкая, были деньги и был пистолет.

Он был жутко богат.

Богаче всех богатеев всего мира.

Это дело надо отметить, подумал он. «Вы, пацаны! – обратился он к парням-коммунарам. – Да, свобода! Да, смерть! Давайте знакомиться!» Пацаны знакомиться не отказались. Питерская водка ничем не отличалась от нижегородской. Они хорошо, крепко выпили, были друг друга ладонями по ладоням, выкрикивали дико: «Да! Смерть!» Пацаненок, сын сивой девчонки, неистово орал за стеной. В стену жестко, дробно застучали, каблуком… или молотком. «Стучат копытом в стену, суки, – бросил собутыльник, – стуча-а-а-ат! Сту-ка-чи! Ты с ними, пацан, – не общайся… Хады они…»

«Богатые?» – спросил Бес.

«Хер знает. Они – нас – ненавидят».

Пацаны еще сбегали, купили водки. Бес старался не ударить в грязь лицом.

Он ударил лицом в пол.

На ногах не держался. Упал на больной нос. Застонал. Из носа пошла кровь. Один из революционных братьев отодрал от старого кресла кусок ветхого чехла. Материя пахла старым, мертвым Питером, старым человеком, которого больше нет и не будет. Революционер прислонял кусок мышиной гобеленной ткани к лицу, к носу и зубам Беса, и Бес вдыхал, вдыхал запах чужой, давно умершей смерти.

Пацаны испарились. Он остался один.

Это невозможно было перенести.

Он встал сначала на четвереньки. Потом оттолкнулся пальцами, как бегун на старте, и шатко, плохо поднялся на ноги.

Шагнул к белому, чистому, как икона, квадрату окна.

А! Не-е-е-ет! В белом квадрате – скалился – и подмигивал ему – дьявол!

– Дьявол, – выдохнул Бес весело сквозь зубы, – вот же ты, рожа… А я – твой Бес, Бесенок твой, Бес-сенок… Не узна-а-а-ал?!..

Дьявол корчил рожи. По его щекам текли синие слезы. Красные зубы торчали из пасти. Бес размахнулся и влепил кулаком в стекло. Посыпались осколки, впились ему в сжатый, круглый как мяч кулак.

Бес изумленно смотрел на блесткие, праздничные осколки на полу. Они обнимали его берцы стеклянной поземкой.

Дьявол уже шел по комнате. Он шел к его топчану. Бес слышал его шаги.

Топ. Топ. Шлеп. Шлеп. Шварк-шварк.

– Что ты, сучонок вонючий, шваркаешь, как старуха… Я тебя…

Он обернулся, шагнул. Под берцем раздалось громкое хрупанье, жесткий и льдистый хруст.

– Уйди-и-и-и! – крикнул Бес и присел на корточки, нагнулся, съежился, голову в плечи вобрал и стал похож на подбитого из рогатки, мокрого голубя.

Дьявол не уходил. Он шел к нему. Шварк, шварк. Топ, топ.

– Дря-а-а-ань…

Рука сама заскользила по полу. Капли крови щедро капали на россыпь стекол. Рука сама нашарила осколок. Такой, какой нужно. Длинный. Острый. Как нож.

– Оп-паньки…

Бес выставил осколок вперед. Нет, это уже был не осколок, а нож! Настоящий нож! Прекрасный! Лезвие наточено – сам порежешься!

Он пробежал, скрюченный, спины не разгибая, как заяц, спасаясь, скакнул по злой стеклянной поземке к двери. Дал по ней локтем. Выпал в коридор.

Коридор был страшен, страшнее пещеры. Страшнее котла, в котором тебя сварят заживо. Длинная черная шахта. Далеко под потолком – пьяная лампа. Она моталась и зазывала.

Она звала повеситься, сгинуть с хохотом, с музыкой.

Бес, выставив впереди себя острое стекло, осторожно пошел по страшному коридору, тихо, крадучись. И – вдруг! – сорвался в дикий пляс, затопал, загикал, загремел берцами по черным половицам!

Бегал по коридору взад-вперед.

Добежит до кухни – и обратно! Добежит до туалета – и назад!

– Уйди-и-и-и-и! Уйди-и-и-и-и! Порежу-у-у-у-у! Суку-у-у-у-у!

Сильнее сжал в кулаке осколок.

– Тонкая… Дьявол меня съест… Он… съест… всех… нас…

«Незачем жить», – сказал зловредный, едкий как щелочь голос внутри него, в красных кровавых кишках.