Письма туда и обратно

Опять возвращаюсь в медицинский пункт (тянет меня туда!). Хочешь знать, что произошло, когда отключили свет и они остались вдвоем в темноте? Ровным счетом ничего. Камышан зажгла керосиновую лампу, и при ее свете гость со словами «Пора и честь знать! Спасибо, Тоня» надел свой свитер, полушубок, шапку, унты и исчез в темноте факторской улицы. В доме Егора он подвергся, надо думать, насмешкам хозяина: «Что, Санька, получил от ворот поворот? Так тебе и надо! Это тебе, Санька, не Москва, ешкин-мошкин!» Чернышев весело смеется и отвечает:

«Завтра ухожу от тебя, Егор. Нездоровится мне что-то. Подлечусь в медпункте, а потом в тайгу».

И на следующий день он действительно появляется со своим рюкзаком в медицинском пункте. «Привет, Тоня! Это я. Можно поселиться на время?»

«Здесь не гостиница», — отвечает, вероятно, Камышан, стоя неподвижно в дверях.

«Знаю, что не гостиница. Но вдвоем веселей, чем одной. Обещаю соблюдать чистоту и не приставать к вам».

Что-то в этом роде. Смотрит ей прямо в лицо ясными, веселыми глазами. Славный, открытый парень.

Помедлив, она отвечает: «Что ж, входите».

Можно ее понять, Наташа? Можно поверить ее словам, что до него (Чернышева) ни один из постояльцев медпункта не заходил на жилую половину ее дома, а если делал такие попытки, то с треском вылетал из двери в прихожую? Объективный свидетель Максимов однажды испытал на себе, что значит гнев рослой, крупной медички. А Чернышева она впустила, и вскоре вся фактория (кроме слепого старика Ботулу) могла заметить, что «Тонька-медичка» словно бы похорошела и помолодела, как важенка в грибную пору. «Признаки общепонятные», — сказал бы премудрый продавец Гридасов.

Утомил я тебя? Два ночи уже, и у вас ночь. Егор опять сегодня не ночует дома. Никита покашливает за печкой — не простыл ли бедолага? Дрова прогорели, прохладно, и я накинул полушубок на плечи. За окнами морозная тишина (собаки спят), ясное, безоблачное небо, и как-то не по себе, Наташа, при мысли, что вокруг на сотни верст снежные сопки, замерзшие реки и озера, стужа и мрак.

У вас другая ночь — теплая, спокойная, как бы очеловеченная огнями, шорохом колес такси, голосами поздних прохожих. Ты спишь (я тебя вижу) на правом боку, лицом к стене, подложив ладонь под щеку. Во сне твое лицо по-детски беззащитно, расслаблено, точно устало удерживать напряженную взрослую мысль; губы полуоткрыты, дыхание бесшумно. Какой сон ты видишь? В какие дали ушла от меня? Вернешься ли назад?

Следующее письмо получишь уже из Т.

До свиданья.

Крепко целую. Дмитрий.

Продолжение.

Кербо. Улица без названия. Дом без номера. Хозяин тот же — Егор Чирончин.

Да, не улетел! Два дня гляжу на облачное небо, сыплющее снегом. Безнадежно! Даже первоклассный ас Вычужанин бессилен против такой непролазной погоды. Остается лишь запастись терпением, но где его взять? Попросить взаймы у заведующего Боягира Дмитрия Харитоновича? Я только, что был у него в конторе. Он сидел в своем холодном кабинете около несгораемого сейфа — необычно высокий для эвенка, в парке нараспашку, нелепой фетровой шляпе (отличительный знак власти, что ли?); просто сидел, ничего не делал, и на его широком, темном лице с узкими глазами было написано такое покорное ожидание и фатальное подчинение законам природы, дарующим нам то день, то ночь, то зиму, то весну, что жаль было нарушать это его состояние своими делами… Но пришлось.

Бедняга Боягир! Хороший человек! Как он разволновался! Вскочил, замахал длинными руками, заходил туда-сюда и все повторял свое излюбленное, озабоченное, беспомощное: «Беда, бое! Беда, однако… беда! Плохо дело!»

Он первый, кого я поставил в известность о результатах расследования. Назвал имя и фамилию, не делая окончательных выводов. Это необходимо, чтобы заведующий позаботился заранее о замещении намечающейся вакансии. Кроме того, я попросил его, Наташа, на время непогоды стать моим… осведомителем. Дико звучит, да? Но дело в том, что ожидание не только мне выматывает нервы. Я боюсь, что… Мало ли что может случиться! А быть охранником при чужом доме органически не могу. Не могу!

Затем я отправился к Максимову. Я бы пошел и сам, но прибежала его плачущая жена Нюра: «Помогите! Бьет меня!» — и поспешили вдвоем в другой конец фактории.

А вот сейчас, к обеду, выяснилось, что заболел Никита. У него повышенная температура, кашель. Я скормил ему две таблетки аспирина, напоил горячим чаем с брусникой, хорошенько укутал, приговаривая: «Добегался, непутевый, добегался! Ведь старичок уже, а позволяешь себе такие выходки!» Знаешь, что он мне ответил? Они, домовые, «навроде собачек, привязчивые ужасть и все нюхом чуют». Когда у хозяина неладно, душевная сумятица, к примеру, или еще что, то и с ними обязательно беда приключается, какая-нибудь лихоманка. «Сам-то ты здоров?» — спрашивает. Жалобно так. «Здоров, здоров, Никита», — и кутаюсь в полушубок, и пью чай с брусникой. Даже две таблетки аспирина проглотил за компанию.

А где я их взял, по-твоему? Там же, где Чернышев пополнял свою походную аптечку.