Письма незнакомке

Я хочу добавить, что: а) эта единственная супруга не будет похожа ни на вас, ни на меня, потому что играть нас будет актриса, с которой продюсер в настоящее время связан контрактом, а у нее нет никакого сходства ни с вами, ни со мной; б) Голливуд предлагает очень крупный гонорар (шестьдесят тысяч долларов, то есть более миллиона франков по нынешнему курсу), и, конечно, если вы согласитесь на указанные изменения, я готова самым щедрым образом оплатить ваше соавторство, связанное с использованием вашей книги.

Прошу вас телеграфировать мне, так как Голливуд ждет от меня немедленного ответа.

VII. Надин – Терезе

(телеграмма)

10. XII.37.

ВОПРОС СЛИШКОМ ВАЖЕН ОБСУЖДЕНИЯ ПИСЬМАХ ТЧК ВЫЕЗЖАЮ ПАРИЖ ЧЕТЫРНАДЦАТИЧАСОВЫМ 23 БУДУ У ВАС 18 ЧАСОВ ТЧК СЕРДЕЧНЫЙ ПРИВЕТ=НАДИН

VIII. Тереза – Надин

Эврё, 1 августа 1938 года

Дорогая Надин!

Как видите, я снова в моем милом деревенском доме, который вам знаком и который вы полюбили. Живу здесь одна, потому что муж мой в отъезде на три недели. Я буду счастлива, если вы приедете ко мне и проживете здесь, сколько сможете и захотите. Вы будете делать все, что вам вздумается – читать, писать, работать, – я сама занята сейчас моей новой книгой и предоставлю вам полную свободу. Если вы предпочтете посмотреть здешние окрестности – а они прелестны, – моя машина в вашем распоряжении. Но если вечером на досуге вам захочется посидеть со мной в саду, – мы поболтаем с вами о прошлом, о нашем «печальном прошлом», а также о делах.

Искренне любящая вас

Тереза Берже.

История одной карьеры [16]

В мастерской художника Бельтара каждую третью субботу месяца собираются: депутат Ламбер-Леклерк (теперь уже помощник министра финансов), писатель Сиврак и Фабер, автор пьесы «Король Калибан», удостоившейся недавно небывалого успеха на сцене театра «Жимназ».

Как-то раз Бельтара представил друзьям молодого провинциала, своего кузена, желавшего посвятить себя изящной словесности:

– Этот мальчик написал роман, который, на мой взгляд, не хуже любого другого. Я просил бы тебя, Сиврак, прочесть его. Мой кузен ни с кем в Париже не знаком, он инженер, живет в Байё.

– А вы счастливый человек, – обратился Фабер к юноше. – Написали книгу, живете в провинции и ни с кем не знакомы?! Да вы просто обречены на успех, месье. Издатели будут добиваться чести открыть вас, и, если вы правильно выстроите свою легенду, то через год вас ожидает даже большая слава, чем та, которой достиг сам Сиврак. Но я дам вам один совет: сидите у себя в Байё и не показывайтесь в столице… Байё! Лучше не придумаешь… Кто не пробудит в других симпатии, проживая в Байё? Не то чтобы вы были лишены приятности, месье, но человеку свойственно выносить гениальность других лишь на расстоянии.

– Объявите себя больным, – вставил свое слово Ламбер-Леклерк, – немало прекрасных карьер было построено на болезни.

– И что бы ни было, – добавил Бельтара, – не бросай своего основного занятия. Служебное место – великолепный наблюдательный пункт. Если ты запрешься в рабочем кабинете, то через год станешь писать книги не хуже профессионала, замечательным образом построенные и скучнейшие.

– Глупец! – резко бросил Сиврак. – «Служебное место – великолепный наблюдательный пункт». Ну как такой умный человек, как ты, Бельтара, может повторять подобные избитые истины? Что, по-твоему, писатель может наблюдать в мире такого, чего нет в нем самом? Разве Пруст выходил из дому, когда писал? А покидал ли свои деревенские просторы Толстой? Когда ему задавали вопрос, кто такая Наташа, он отвечал: «Наташа – это я». То же и Флобер…

– Прошу прощения, – отвечал Бельтара. – Толстой жил в окружении огромного семейства, в котором отчасти и черпал свою мощь. Пруст посещал отель «Ритц», имел друзей и извлекал из этого все, что мог. А что до Флобера…

– Разумеется, – прервал его Сиврак, – но вообрази Пруста, лишенного возможности черпать новые идеи в своей излюбленной светской среде, он бы наверняка нашел, что сказать. Он одинаково неподражаем, когда заводит речь о своей болезни, о своей комнате или о своей старой служанке. Впрочем, я сейчас приведу другой пример, который тебя убедит, что самый живой ум, пусть и не лишенный пищи для наблюдения, недостаточен для того, чтобы создать произведение. Наш друг Шалон… Кому в большей степени, чем ему, представились и случай, и время наблюдать самые разные круги человеческого общества? Шалон хорошо знал художников, писателей, промышленных воротил, комедиантов, политических деятелей, дипломатов – словом, самое закулисье человеческой комедии. Пригодилось ему это? Увы!

– Шалон? – переспросил Ламбер-Леклерк. – Что с ним стало, с Шалоном? Может, кто-то из вас что-нибудь слышал о нем?

– Мы с ним пользуемся услугами одного и того же книжного магазина, – отвечал Сиврак, – и я иногда встречаю его там, но он делает вид, что не замечает меня.

Молодой провинциал наклонился к хозяину и вполголоса поинтересовался, кто такой этот Шалон.