Письма на волю

Много не напишешь на этих редких листочках, надо рассказывать, много рассказывать такого, что должно быть широко известно. Вот, когда встретимся, заберемся куда-нибудь, и будет беседа бесконечная, захватывающе интересная. А тогда берись за перо и пиши, рассказывай свободной советской молодежи о том, «как пахнет жизнь» у ее товарищей, близких соседей.

14 декабря 1929 г.

Товарищу С.

…А мы теперь живем особенно интенсивно. Никогда у нас в стенах тюрьмы не было тихо, но теперь особенное настроение. Отовсюду такие хорошие вести! Конечно, немало и плохих, но они как-то стираются, уходят на второй план, а тон задают именно радостные. Если бы ты знал, с каким нетерпением мы ждали подтверждения своего вывода о наступлении. Вторичного, во сто раз более сильного и решающего. Дождались и торжествуем. Хочется еще подтолкнуть вперед, сильнее накалить, ярче выразить. Но… сиди и «не рыпайся». Что же, посидим еще. А все-таки чудесное «скорей» не только живет, но и мчится вперед. Вспоминается Маяковский: «Мы идем! Не идем, а летим! Не летим, а молньимся!» Одним словом — хорошо, чудно хорошо!!! Обо всем хочется спросить: и о Китае, и об урожае, и о коллективизации, и о тысяче других вещей. Но напишешь ли? Не найдет ли опять на тебя «молчанка» на несколько месяцев? Ой, только не это! Прошу тебя очень, очень. Сегодня столько тебе надавала поручений, столько поставила неотложных вопросов, что, боюсь, придется тебе потратить немало времени на все это. Но знаю, что все это сделаешь, исполнишь. Ну, пусть бы сейчас можно было тебя увидеть! Вижу тебя, твои движения, улыбку, слышу твой голос, но все это не то. Настоящее! Пусть оно будет! Представляешь ли себе его ясно? Нет, все представления бледны и бескровны. Ты увидишь! Мы увидим, мы будем пламенеть радостью, мы, счастливые, будем громко смеяться…

16 декабря 1929 г.

Подруге В. Хмелевской.

Вчера совсем неожиданно получила твое праздничное письмо. Вот спасибо! Такую радость принесло оно мне… А от вести, что хочешь переслать мне какой-то подарок от деревенских коммунарок, я широко раскрыла глаза и вся захлебнулась от счастья. Что ты говоришь? Они знают обо мне? Они думают обо мне и шлют привет? О, стою ли я этого?! Как же поблагодарить их, как выразить свою глубокую радость? Знай, что это, может быть, самая большая радость, какая только бывает в тюрьме.

Вчера получила из тюремной цензуры присланную тобой книжку о колхозах. Это так прекрасно, так ново, что слушаешь и читаешь, как сказку. Книжкой сразу завладели З. и М., так что я только и видела. Читают, увлекаются, а на прогулках рассказывают мне отдельные места. В конце книжки я увидела список вновь вышедшей литературы. О, как мне захотелось сразу прочесть все, все. Одна интереснее другой кажется… Пришли, пожалуйста, также, прошу, хорошую книжку о Китае… А то этот вопрос представляет собой для нас на самом деле «китайскую грамоту».

…Хочешь знать о нашем житье-бытье? Да, мы сидим в одиночках, лишь некоторые — по двое в камере. Я не переношу одиночества и поэтому всегда стараюсь сидеть еще вместе с кем-либо.

…Теперь вечер. Кругом тишина, только изредка на весь коридор кашляет Л., да слышно, как ходит по своей камере Г. Она через каких-либо восемь месяцев выходит на свободу и поэтому часто расхаживает и думает, как будет жить на воле. Порой зазвенят ключи, послышатся шаги надзирательницы. Кончается день, он никогда больше не повторится. Мы еще на день ближе к воле.

…Вспомнила концерт, о котором ты писала. Надо было бы тебе видеть, как бросаемся мы к окнам, когда услышим на улице «катернику»[62]. Но мы будем еще вместе слушать прекрасную музыку жизни…

24 декабря 1929 г.

Всем родным.

…Очень часто рисую себе картину нашей встречи. Что это будет за счастье долгожданное! А время неуклонно идет. Вот уже 1930 год. Осенью этого года будет уже пять лет, как я в тюрьме, значит, останется еще только четыре. А кто знает, может, и не придется мне уже их отсиживать. Ведь обо мне да и о моих товарищах-заключенных на свободе не забыли.

Спрашиваете о моем «мятежном сердечке»? Ничего — выдержу, еще как выдержу. И не подвести постараюсь.

Что же написать о моей внешней жизни? Представьте себе, что у меня теперь так много работы, что просто вздохнуть некогда. Не знаю только, чего хотеть: или чтобы день был длиннее, или чтоб еще скорее время летело.

Живем мы дружно. А ведь у нас не только молодежь. Есть и очень старые люди. Наша старая Катя (есть и малая) почти ровесница маме, ее младшему сыну столько же лет, сколько и мне. А она уже раз отсидела четыре года, год побыла на свободе и опять попала в тюрьму на четыре с половиной года. И сколько в ней силы, энергии, молодой бодрости, как с ней хорошо!

Есть у нас целая старая гвардия, ни в чем не уступающая молодым. Я же по привычке все еще считаю себя молодой и никак не могу стать солидной.