Письма маркизы

Я не могу жить без тебя, а между тем не могу так жить! Дай мне этот один день, чтоб я мог справиться с собой.

Граф Гюи Шеврез — Дельфине

Шато Лароз, 25 января 1783 г.

Дорогая маркиза. Моя бедная сестра так потрясена жестоким ударом, который на нее обрушился, что не в состоянии сама отвечать на ваше милое, сочувственное письмо и поэтому просит меня сделать это за нее.

Не стану отрицать, прекраснейшая, что, несмотря на несчастье, которое послужило поводом для этого письма, я все-таки с радостью пользуюсь случаем, чтобы снова завязать с вами сношения. По крайней мере, таким образом ваши глаза будут все же покоиться на строках, написанных моей рукой!

Вы чувствуете нетерпение? Я сейчас перехожу к делу! Кларисса потеряла почти все свое состояние, и это тем более тяжело для нее, что она опасается, вследствие этого, оказаться в зависимости от своего супруга, который не перестает обманывать ее. Но едва только королева узнала об этом несчастьи, как тотчас же сама от себя назначила ей ренту, соответствующую процентам с ее прежнего капитала. Если что-нибудь могло еще крепче привязать нас к ее величеству, так это именно такая великая милость, еще более ценная, благодаря тому, как она была оказана.

Королева страдает. Иногда она часами сидит, задумавшись и никто из нас не решается нарушить гнетущей тишины, которая воцаряется в зале. Но если кого-нибудь из ее приближенных постигнет горе, то она первая приходит на помощь и утешает, и к ней тогда возвращается ее прежняя веселость. У нее даже нашлись резкие слова, — что всех поразило, — для того, чтобы осудить откровенное злорадство, выказанное партией Шуазеля по поводу банкротства Рогана.

В Париже все повторяют теперь слова герцогини Граммон, сказавшей недавно: «Роганы давно уже заявляют притязание на титул суверенных государей. Надо надеяться, что их денежное хозяйство, разоблаченное теперь, явится последним доказательством правильности их притязаний».

Впрочем, семья Роган сделала все, чтобы спасти честь своего имени. Кардинал, получив известие о банкротстве в своем замке Савенн, — где он, по-видимому, сидит взаперти с Калиостро, — тотчас же отвечал на это обещанием внести значительные суммы. Это было принято не без некоторого трепета, в виду их происхождения, при данных обстоятельствах, из кухни Вельзевула. Маленькая принцесса Геменэ-Субиз пожертвовала свои драгоценности, а принцесса Марсан ушла в монастырь и пожертвовала все свое состояние, чтобы спасти честь Роганов.

Но следующая история еще трогательнее всех этих, в сущности вполне понятных, жертв, принесенных близкими людьми.

Мы сидели за ужином в отеле Гимар. Шампанское вернуло нас к прежним золотым дням полнейшей беззаботности. Восхитительная хозяйка, в греческом одеянии, танцевала на паркете между роскошно сервированными столами. Она в первый раз исполнила перед нами тот танец, который будет в скором времени исторгать восторги многочисленной публики зрительного зала. С голыми ногами, держа в руках античную чашу, она раскачивала свое стройное тело, причем пластично выступала каждая линия ее красивой фигуры, и ее движения постепенно ускорялись, выражая вакхические упоение и восторг. С высоко вздымающейся грудью она сразу осушила чашу, которую я наполнил, и вдруг остановилась, когда двери салона раскрылись, чтобы впустить султана оперы, принца Субиза. Восторг, вызванный танцем, сразу затих. Принц принес известие о банкротстве, от которого должна была сильнее пострадать его дочь. Не говоря ни слова, Гимар подходит к своему письменному столику и, набросав несколько строк, молча передает бумагу своим подругам из балета, которые также все подписывают свои имена. Это был формальный отказ в пользу обедневшей челяди принцессы Геменэ-Субиз от той ренты, которую каждая из танцовщиц получала от принца. Ну, разве в самом деле они не восхитительны, эти распутные малютки?

Когда же Версаль снова увидит вас, очаровательная маркиза? Чтобы забыть то, что случилось и грозящие нам еще беды, мы собираемся устраивать самые необузданно веселые празднества.

Принц Фридрих-Евгений Монбельяр — Дельфине

Страсбург, 11 марта 1783 г.

Слезы, возлюбленная? Я заставил тебя плакать — в первый раз! Я готов был бы пожертвовать жизнью, чтобы их осушить, но поступить иначе я не мог, даже зная, что ты будешь от этого плакать!