Письма маркизы

Иоганн фон Альтенау — Дельфине

Париж, 30 мая 1776 г.

Одновременно с вашим глубокосодержательным письмом я получил известие о смерти нашей дорогой Юлии. Для нее это было избавлением, но мы все, с ее смертью, понесли невознаградимую потерю.

«Вы не поняли меня, — пишете вы. — Если меня так глубоко поразило молчаливое величие всех этих людей, то, может быть, именно потому это случилось, что я была только зрительницей. Я поняла, что я слишком ничтожна, чтобы становиться рядом с ними. Вопросы m-me Жоффрен жгли меня, как клеймо. Я не хочу к ней идти до тех пор, пока не буду в состоянии ответить ей и взглянуть ей в глаза без краски стыда на лице. Чудная книга Руссо была для меня откровением.»

Мне представляется, что я уже начинаю вас понимать. Вы рассказывали мне о вашем сыне и жаловались, что никогда не испытывали чувства материнской любви. Тут ясно говорит природа. Чрезмерная чувствительность помешала вам бороться с этим. Вы должны были бы жить для своего собственного ребенка, — ребенка, который явился бы залогом вашей любви. О, почему вы не захотели подождать этой минуты!

Граф Гибер — Дельфине

Париж, 31 июня 1776 г.

Вы обратились ко мне с теплыми словами участия, дорогая маркиза. Вы почувствовали, как должно разрываться мое сердце перед этой потерей. Я не мог быть для моей чудесной подруги тем, чем она хотела быть для меня. Ее бледный, страдальческий образ трогал мое сердце, ее ум восхищал меня, но моя чувственность молчала и для меня она оставалась только сестрой. Когда же я встретил вас, прекрасная волшебница, то все, что жило во мне, все мои чувства воспламенились, устремились к вам. У меня — несчастного! — не хватило сил притворяться, скрывать это от бедной Юлии. Это моя вина, мой грех, который мне не может отпустить ни один духовник, если бы я даже верил в силу отпущения грехов! Но то, что и вы упрекаете себя и так жестоки, что принимаете мое поклонение, как идолы принимают жертвоприношения: холодно и неприступно, — это заставляет меня глубоко страдать. Разве солнце должно стыдиться, что оно светит, и что бедные смертные ищут его лучей.

Я часто думал, что легче сумею добиться ласкового взгляда ваших глаз и легкого пожатия вашей руки, и не ожидал встретить с вашей стороны такую сдержанность и холодность. О, Дельфина, быть может, это вызвано только избытком вашей доброты, вашего сострадания к бедной Юлии. Я должен признаться, в чем заключается мой самый великий грех: даже у гроба несчастной Юлии сердце мое все-таки таит пламенную надежду. Найду ли я прощение за это?

Бомарше — Дельфине

Париж, 12 июня 1776 г.

Уважаемая маркиза. Вам — которой я столь многим обязан — я хочу первой сообщить новость: предприятие наше обеспечено! Позавчера Вержен ассигновал мне сумму, которая, вместе с деньгами, собранными в вашем салоне, дает мне возможность снарядить первые корабли! Хотя это только скромное начало, но я чувствую уже уверенность в успешности этого дела, так как правительство, сделав первый шаг, вынуждено будет идти дальше, чтобы не компрометировать себя. Господин военный министр, конечно, благодаря рекомендации графа Гибера, — сочувствие которого могла воспламенить только женщина! — принял меня очень любезно. Поверите ли вы мне теперь, что Венера была богиней войны?

Мне приходится работать сразу за сто человек, но это не мешает моему сердцу всегда оставаться свободным для вас. В то время, как Родриг Горталес — вы, ведь, помните, что псевдоним этот существовал уже тогда, когда у нас еще не было ни одного су! — будет закупать оружие в Бордо и Марселе и нагружать корабли. Бомарше при Версальском дворе, двери которого открыли ему прекраснейшие ручки в мире, будет разыгрывать роль остроумца. Когда же Горталес проложит путь через океан молодым героям Франции, среди которых первыми будут Лафайет и принц Монбельяр, Бомарше будет помогать королеве разучивать роль Розины, и в то время как коронованные особы будут плясать под дудку Фигаро, он сам, как раб, закованный в цепи, будет служить королеве своего сердца.

Я вижу плутовскую усмешку на ваших устах, как тогда, когда вы заставили меня прочесть, черным по белому, что «г. Бомарше мот и грабитель и что он — <…>! — содержит девушек».

Разве же кто-нибудь поступает так в этой добродетельной стране?! Не граф ли Артуа, герцог Бульонский, или граф Шартрский, или принц Роган — ваш приятель! — который за свои заслуги страсбургским архиепископом и должен будет скоро заменить г. Мальзерба, чтобы французскую литературу приспособить к своим нравственным убеждениям. Клевета, одна только клевета, моя красавица! Бросьте Бомарше в Бастилию!

В наказание за ваше недоверие я расскажу вам те дурные вещи, которые мне известны про вас.