Одни ни с того ни с сего начинают вдруг говорить что-нибудь хорошее о самих себе, не имея при этом никакой задней мысли. Такие люди попросту бесстыжи. Другие действуют, на их взгляд, более искусно: они придумывают обвинения, якобы направленные против них, жалуются на клевету, которой они никогда не слыхали, для того чтобы оправдать себя перечислением своих многочисленных достоинств. Они открыто признают, что подобное самовосхваление может показаться людям странным, заверяют вас, что им самим это неприятно и они никогда бы в жизни не стали бы этого делать. Нет, никакими пытками нельзя было бы вырвать из них подобных признаний, если бы люди не обвинили их – так чудовищно, так несправедливо! Но в подобных случаях мы, разумеется, должны быть справедливы к самим себе, равно как и к другим, и, когда нас задевают за живое, мы в свое оправдание можем сказать то, чего при других обстоятельствах никогда бы не сказали. ‹…›
Не пересказывай и по своей охоте не слушай сплетен; несмотря на то что чужое злословие может на первых порах польстить нашей собственной недоброжелательности и спеси, стоит только хладнокровно над всем этим поразмыслить, как ты придешь к очень нелестным для себя выводам. А со сплетнями в этом отношении дело обстоит так же, как с воровством: укрывателя краденого считают таким же негодяем, как и вора.
Передразнивание, распространенное и излюбленное развлечение людей мелких и низких, в душах возвышенных вызывает самое холодное презрение. Это один из самых низких и самых недостойных видов шутовства. Пожалуйста, никогда не передразнивай никого сам и не поощряй этого в других. Помимо всего прочего, это бывает обидным для того, кого передразнивают, а, как я не раз уже писал тебе, обиду люди никогда не прощают.
Вряд ли надо давать тебе совет говорить с разными людьми по-разному; думается, что и без этого предупреждения ты не стал бы говорить о том же самом предмете в одних и тех же выражениях с министром, епископом, философом, военным и женщиной. Человеку светскому надо уметь, подобно хамелеону, менять цвета, и в этом нет ничего зазорного или мерзкого, ибо все это имеет отношение только к манерам, а отнюдь не к морали.
Два слова только о божбе; надеюсь и верю, что этого будет больше чем достаточно. Тебе, может быть, случалось иногда слышать, как иные, будучи в хорошем обществе, перемежают свою речь божбой, полагая, что они этим ее украшают, но вместе с тем ты, должно быть, заметил, что присутствие подобных людей меньше всего позволяет обществу называться хорошим. Это либо простолюдины, либо люди, вовсе не получившие воспитания, ибо привычка эта, помимо того что в ней нет ровно ничего притягательного, не только вульгарна и глупа, но и порочна. Громкий смех – это утеха толпы, которая всегда развлекается какими-нибудь глупостями, ибо ни подлинное остроумие, ни здравый смысл с самого Сотворения мира никого еще никогда не смешили. Поэтому человек достойный и бывающий в свете привык улыбаться, но он никогда не смеется.
В заключение этого письма скажу тебе, что, сколь бы тщательно ты ни соблюдал правила, о которых я тебе пишу, все они потеряют добрую половину своего действия, если им не будут сопутствовать грации. Что бы ты ни говорил, если на лице твоем в это время запечатлелись презрение и цинизм, или замешательство, или на нем застыла глупая улыбка смущения, слова твои никому не понравятся. Если же ты в довершение всего еще будешь не говорить, а бормотать или мямлить, произведенное ими впечатление будет еще хуже. Если внешность твоя и манера обращения вульгарны, неуклюжи,
–
Эти дамы не так уж неумолимы, и, если ты начнешь ухаживать за ними с должным старанием, ты можешь добиться их благосклонности. Прощай.
XXXII
Лондон, 18 ноября ст. ст. 1748 г.
Милый мой мальчик!