Письма к провинциалу

Сделав свой религиозный выбор, Паскаль просто не мог не стать диссидентом в условиях политической несвободы. Лояльность к властям потому уживалась в нем с работой над «подрывными» сочинениями, что он сам определил для себя пропорции «благонадежного» и «подрывного». Внесение Провищиалий в Индекс не означало для него трагедии, поскольку в этой книге он осуждал то, «что осуждено на небе»[444]. Паскаль не может подчиняться слепо, он жаждет диалога, дискуссии, он хочет быть выслушанным, хочет участвовать в решении вопроса. «Полную покорность» он готов проявлять только по отношению к Иисусу Христу и своему духовнику[445]. Но поскольку его лишили законной возможности реализовать это право, он с легкостью прибег к незаконной. К власти следует питать ритуальное почтение, но ее нельзя уважать, если она того не заслуживает Если вы герцог — я сниму перед вами шляпу, ибо так принято. Но если вы хотите, чтобы я уважал вас — потрудитесь объяснить, какие у вас к тому основания. Ведь «если вы не сумеете этого сделать, то будет несправедливым требовать, чтобы я вас уважал, и вы, конечно же, не добьетесь здесь успеха, окажись вы хоть самым великим вельможей на свете»[446] Итак, Провинциалии — не просто религиозный памфлет Это сочинение человека, стремящегося свободно исповедовать свои взгляды и протестующего против ограничения подобной свободы. Упомянутая свобода рассматривается как вполне «естественная», как нечто «само собой разумеющееся», а ее нарушения — как насилие и несправедливость. Паскаль оставляет за собой право на оценку «справедливого» и «несправедливого», право на борьбу против попрания справедливости и право на выбор оружия в этой борьбе Однако вряд ли стоит соглашаться с выводом О. де Бальзака (см. прим. 56 к статье Ф.Брюнетьера): Паскаль вовсе не предпринимал «бунта в сфере религиозных идей» и отнюдь не был идейным предшественником просветителей, деистов и атеистов. Он, мирянин, обсуждая вопросы вероучения, не наносил никакого ущерба авторитету церкви и религии, а, скорее, спасал этот авторитет Та дорога, по которой шел Паскаль, отнюдь не вела к секуляризации и безбожию. Выставлять Паскаля скрытым атеистом, вольнодумцем, человеком, не обретшим опоры в своей вере можно лишь после существенного искажения самой сути его сочинений. Однако, используя подобный метод, все Евангелие можно свести, скажем, к ловко замаскированной пропаганде сотрудничества с оккупационными властями. Не стоит злоупотреблять различием «объективного» содержания сочинения и «субъективного» замысла автора. В любом великом сочинении присутствует смысловая бесконечность, но автор чисто физически может отвечать лишь за то, что он хотел сказать. Он не может нести ответственности за все, что кто — нибудь когда — нибудь соизволит вычитать в его книгах. Впрочем, тезис о скрытом атеизме Паскаля просветители выдвинули не потому, что ими было и вправду найдено какое — то «объективное» содержание, а потому, что им просто очень хотелось найти хоть какие — то обстоятельства, «смягчающие» паскалевское отступничество от науки. Поэтому Просвещение предоставило не очень — то широкий диапазон объяснений паскалевского крена к религии: либо (в лучшем случае) страдания, отнявшие все духовные и физические силы, либо сумасшествие, либо скрытый атеизм.

Критикуя лживую мораль казуистов и недобросовестность их доводов, отбрасывая хитросплетения схоластических терминов, Паскаль освобождал место для живого религиозного чувства, уровень которого он находил превышающим уровень, доступный доказательству. Авторитет церкви не спасли бы толпы прихожан, стремящиеся в исповедальни иезуитов за легким отпущением грехов и грешков. Именно Провинциалии и вызванное ими движение в среде французского духовенства пробудили в католической церкви XVII века чувство необходимости (по крайней мере — внешне заметное) морального очищения. Личное ощущение истины заставило Паскаля выступить против официальных решений церкви, чтобы церковь могла спастись; это еще раз подтверждает. как тонка порой бывает грань между истинным благочестием и «уголовно наказуемым деянием».