Письма к Луцию. Об оружии и эросе

Было около полудня, но над Кримисом повисла ночная мгла, и лунный свет зловеще разрывал распластанные, клочковатые облака, из которых хлестал потоками дождь, массой своей превосходивший вздутые воды речные. Карфагеняне переходили реку вброд вместе со своими колесницами, и их кони казались огромными сказочными гиппокампами, а сами колесницы — несметным флотом, состоящим из небольших пузатых кораблей. Вспышки молний падали на огромные овальные белые щиты пунийцев, и от этого переходившее через реку войско казалось то вспыхивающим и затухающим, словно маяк, чудовищем, покрытым множеством расползающихся чешуй, то исполинским павлином, хвост которого усеян не обычными изумрудными «глазами» с сине-черными «зрачками», а жуткими белыми глазницами слепцов, то скоплением белесых плоских крыш Александрии, которые мы видели с кровли дворца Птолемеев. Богатство вооружения — как и белые щиты — указывало, что через Кримис переходили сами карфагеняне, тогда как огромные полчища их подданных и наемников — нумидийцев, иберов, балеардов, лигуров, галлов — колыхались позади, по ту сторону реки черным безбрежным морем. Никогда — ни до, ни после — карфагеняне не перебрасывали на Сицилию столь многочисленной армии: очевидно, понадеявшись на войны, раздиравшие тогда Грецию, они собрали все свои силы в надежде изгнать греков с острова навсегда, и навсегда погубили эту свою надежду.

Рядом со мной находился Тимолеонт в шлеме с изваянием Сфинги. Может быть, потому, что Тимей описал эту битву так, словно он сам находился рядом с Тимолеонтом. А, может быть, это я был Тимолеонтом? Возможно, так казалось мне из-за шлема. Карфагенская армия насчитывала более семидесяти тысяч бойцов, греческая при выступлении из Сиракуз — шесть тысяч, однако к Кримису пришло не более пяти тысяч — остальные разбежались в пути, узнав о численности неприятеля: в ужасе они объявили Тимолеонта безумцем. Не исключено, что расчетливый и осмотрительный Тимолеонт в те дни, действительно, стал безумцем: крикнуть так, как вскричал он, перекрыв своим голосом и водопады дождя, и грохот грома и катящихся по речным камням колесниц, и стучащего в щиты и доспехи града, столь нежданного для конца фаргелиона[273], крикнуть так мог только человек, в которого вошло совершенное неистовство или божество или божественное неистовство. Так пишет Тимей, а я слышал этот крик, глядя в полдень на сонно и безразлично текущую реку.

Я видел, как дождевые потоки били в лицо карфагенянам, а молнии слепили их. Жалкая речушка вздыбила воды свои, цепко охватив тела карфагенян по самою грудь. Греки рассекали переправлявшихся карфагенян на небольшие группы, рубили их, почти не встречая сопротивления, загоняли обратно в реку, где уже рубили друг друга охваченные животным ужасом сами же карфагеняне. Жалкая речушка стала грозной водной стихией, поглощавшей карфагенян тысячами вместе с их оружием, конями, колесницами. Карфагенян пало более десяти тысяч, в том числе и весь «священный отряд», насчитывавший две с половиной тысячи бойцов, отличавшихся доблестью, знатностью происхождения и богатством. Поэтому среди военной добычи оказалось также огромное количество серебряных и золотых чаш и разного рода других украшений.

Не исключено, что некоторые из этих украшений (явно пунического стиля) я видел у Верреса и в их изначальном, подлинном виде, и уже в различных сочетаниях после переделки в пресловутой сиракузской мастерской. В храме бога реки Кримиса в Сегесте я видел несколько посвященных туда белых карфагенских щитов, тогда как почти все взятое после битвы оружие — около тысячи панцирей и более десяти тысяч щитов — было посвящено в храмы Сиракуз и, главным образом, Коринфа. Приобретать их я не пытался: это было бы святотатством — не хочу уподобляться Верресу. В целом эти щиты напоминают аргосские несколько более раннего времени и опять-таки белые[274]. Случайность ли это? Какая связь могла существовать между Аргосом и Карфагеном? Вспоминается начало «Истории» Геродота: как финикийцы прибыли в Аргос и похитили оттуда женщин, в том числе Ио. Конечно же, я шучу.

Помнишь белые щиты, с которыми шли на нас кимвры? Воистину, белый цвет, которым светится наше имя — особенно в его греческой форме, — может быть также цветом смерти.

Белые глаза Сфинги, летевшей за мной в те дни, когда я метался Черным Всадником… Цвет ее тела, особенно тех частей, которые обычно прикрыты одеждой… Лаская эту белизну, я уходил из жизни.

Обязательно займусь в своем исследовании вопросом о белых щитах.