Письма к Фелиции

Это первая беспощадная неизбежность. Вторая сокрыта в нас самих. Я понял, что оба мы беспощадны друг к другу; не потому, предположим, что один для другого слишком много или слишком мало значит, а просто беспощадны. Ты, вероятно, беспощадна совершенно неумышленно, то есть безвинно и без боли раскаяния от чувства вины. Со мной иначе. Беда, должно быть, в том, что я совсем не умею спорить, я как будто жду, когда убеждение, столь мне нужное, раскроется само и как бы изнутри себя, поэтому не даю себе труда убеждать прямым путем, или, скорее, труд-то я себе даю, только со стороны это совсем незаметно, столь велика моя к тому неспособность. Вот почему у нас внешне не бывает споров, мы мирно гуляем рядышком, в то время как воздух между нами буквально кипит, как если бы кто-то непрестанно рубал его саблей. Пока не забыл: Ты ведь тоже не споришь, Ты терпишь, и терпение это, поскольку Ты терпишь безвинно, дается Тебе – вероятно, чтобы все было поровну, – гораздо тяжелее, чем мне.

И вот случается как раз то, что я в точности предвидел. Я поехал туда не по доброй воле, я знал, что мне грозит. Мне грозил соблазн близости, этот вздорный соблазн, преследующий меня буквально неотвязно и даже сейчас, в этой выстуженной, ледяной комнате, не оставляющий меня в покое. Утром Ты была возле этой вот скамейки, на которой стояли два саквояжа, а пополудни Ты была вот на этих ступеньках, ведущих вон в ту кофейню. Думать об этом почти невыносимо, несмотря на все многочисленные и суровые мыслительные упражнения последних лет. Не знаю, как со всем этим в голове я буду управляться с работой, но как-то надо.

Писать Тебе буду мало, письма идут так медленно, к тому же писать обо всем так же свободно, как прежде, уже нельзя,[101] и приставать к Тебе с просьбами о письмах тоже больше не буду, мы письмами не многого достигли, надо попытаться найти какой-то иной способ. Я, возможно, все-таки снова высвобожу, сколь немыслимо ни кажется это сейчас, себе вторую половину дня для работы, во всяком случае попытаюсь. Работа эта в известном смысле имеет отношение и к Тебе, хоть какой-то бес и дернул Тебя заметить, что надо бы мне, мол, попытаться все-таки худо-бедно наладить фабрику. Ну почему в фабриках Ты разбираешься лучше, чем во мне!

Хватит; у меня еще много дел. Домоправительница больна, и мне надо привести в порядок постель, которую я всю разворошил. Неплохо бы еще, конечно, и пыль вытереть, и подмести, однако, поскольку и домоправительница частенько упускала это сделать, думаю, на сегодня это терпит. Если Ты соблаговолишь – домоправительница не разбудила бы меня просто по злобе – вовремя, то есть примерно в половине восьмого, разбудить меня каким-нибудь ласковым сном, это будет с Твоей стороны очень мило. Только постарайся по мере возможности устроить так, чтобы этот сон, прежде чем он меня разбудит, был действительно хорошим и завершился настоящим счастливым концом, который, надо надеяться, все же где-то нам уготован. С добрым приветом.

Франц.

Книгу Верфеля я Тебе выслал.

Февраль

11.02.1915