Письма к Евгении или Предупреждение против предрассудков

Я думаю, сударыня, теперь вы убедитесь, что истинные друзья рода человеческого и государей не могут быть пособниками религии и духовенства. Каковы бы ни были причины или чувства, которые привели человека к неверию; каковы бы ни были вытекающие из его неверия принципы,- они не могут быть столь же пагубны, столь же разрушительны, как принципы, непосредственно и неизбежно вытекающие из такой нелепой и жестокой религии, как христианская. Неверие не приписывает себе божественного происхождения; оно не стремится к господству и к овладению человеческой совестью; оно не ставит цели подчинить себе человеческие умы; оно не имеет никаких поводов ненавидеть человека за его убеждения, если эти убеждения никому не приносят вреда. Другими словами, люди неверующие не имеют ни особых побуждений, ни корысти приносить вред и делать зло, к чему всегда находят столько предлогов рьяные защитники религии. Неверующий, стоящий у власти, не окажется ни более несправедливым, ни более злым, чем святоша, вменяющий себе в обязанность преследовать своих религиозных противников.

Мыслящий неверующий человек хорошо понимает, что и в здешнем мире у него достаточно самых настоятельных и реальных побуждений делать добро; он сознает, как важно ему сохранить жизнь и избежать всего, что могло бы ему повредить; в своих природных потребностях он чувствует себя связанным с другими людьми и знает, что заслужит их презрение, если обнаружит какие-либо пороки, вызывающие их ненависть, и если окажется виновным в проступке, угрожающем праву и добродетели; он знает, что понесет наказание, если совершит преступление и ослушался закона. Правила приличия и общественные обязанности, желание заслужить одобрение сограждан, страх навлечь на себя позор и наказание - достаточно сильные стимулы для обуздания всякого здравомыслящего. Если же человек безумен, его не смогут удержать от крайностей никакие вероучения мира; если он обладает достаточной властью, чтобы ничего не страшиться в здешнем мире и не считаться с мнением людей, вряд ли страх перед божественным гневом подействует на такого человека сильнее приговора судей, которых он ежечасно видит перед собой.

Нам скажут, что страх перед мстительным богом может во всяком случае предупредить множество тайных преступлений, на которые пошли бы люди, не удерживай их религии. Но разве сама-то религия предотвращает тайные преступления? Разве христианские страны не полны всякого рода злоумышленников, втайне замышляющих разорение и гибель своих сограждан? Разве люди, с виду самые благочестивые и благонамеренные, не предаются разнообразнейшим порокам, которые заставили бы их устыдиться, если бы эти пороки случайно раскрылись? Очень часто человек, глубочайшим образом убежденный в том, что бог видит все его дела и помыслы, совершает, не краснея, тайком такие проступки, которые он не позволил бы себе в присутствии другого, хотя бы и самого ничтожного человека.

К чему же сводится та мощная узда, которую религия накладывает на человеческие страсти? Если мы послушаем наших священников, окажется, что в странах, где люди внемлют их проповедям и следуют их заповедям, никаких преступлений, ни явных, ни тайных, не совершается; окажется что сами священники - сущие ангелы, а всякий верующий не знает за собой никаких недостатков. И вместе с тем мы забываем все свои религиозные теории и рассуждения, как только нас захватывает какая-нибудь сильная страсть, неискоренимая привычка, или же мы ослеплены соображениями собственной выгоды; в таких случаях мы перестаем рассуждать. Стало быть, добродетельными или порочными делают нас характер и привычка. Неверующий может отличаться очень сильными страстями; он может очень здраво рассуждать о религии и вместе с тем теряет всякий здравый смысл, как только дело касается его собственного поведения. Тот же, кто готов всему верить,плохой мыслитель; а если он еще и ведет себя дурно, то он одновременно и глупый, и злой человек.