Письма из Ламбарене

Швейцер входит в новую для себя жизнь, попадает не раз впросак. В дневнике можно и не писать об этом, но он пишет о своих промахах и ошибках, о поисках и разочарованиях. Он пишет даже о том, что в какой-то период в больнице было больше неудачных операций, чем удачных. Он не боится, что его обвинят в профессиональном провале. Просто ему даже в голову не приходит такое: ведь он обращается к друзьям.

Он — врач, но ему до всего дело; он хочет, чтобы лесорубы нормально питались, чтобы в девственном лесу прокладывались дороги, чтобы развивались древние ремесла африканцев. И с какой страстью, с какой заинтересованностью пишет об этом Альберт Швейцер: «Дешевый эмалированный горшок вытеснил добротное самодельное деревянное ведерко <...> Многие полезные навыки сейчас уже наполовину забыты. Только старые негритянки умеют еще вить веревки из коры деревьев и нитки — из волокон листьев ананасного куста. Даже искусство вырубать каноэ и то приходит в упадок. Так хиреют туземные промыслы там, где умножение числа занимающихся ими людей самым надежным образом способствовало бы развитию культуры» (с. 80).

День Альберта Швейцера заполнен тысячею дел. Это и врачевание, и строительство, и заготовка материалов, и беседы с людьми. К вечеру накапливается невыносимое утомление. Сказываются недостаточное питание и действие тропического климата. Но слышим ли мы жалобы на усталость, на недомогание или болезнь? Нет! Перед рождеством 1915 г. сорокалетний доктор Швейцер записывает в дневнике: «Несмотря на всю мою усталость и малокровие, мне каким-то чудом удается сохранить почти полную душевную свежесть. Если день был не очень напряженным, то после ужина я провожу два часа за работой, посвященной роли этики и культуры в истории человеческой мысли» (с. 94).

Самое важное для Альберта Швейцера — дело, которое служит благу людей. Ради торжества дела он готов на самые тяжкие жертвы. В 1926 г. доктор хотел и мог бы поехать в Европу — повидать жену и дочь, поправить здоровье. Но начиналось строительство повой больницы. Он должен был довести его до завершения и, пока не довел, не поехал в Европу. Поездка к близким осуществилась лишь через полтора года.

В больницу поступило новое и, как говорят, действенное лекарство. Но не все последствия его введения в организм больного ясны Швейцеру. И в дневнике появляется короткая запись: «Я испробовал бреозан на себе» (с. 226).

И так изо дня в день: тяжкий труд врачевателя, строителя, воспитателя; размышления над основным трудом жизни — «Культурой и этикой»; и поздно вечером — музыка, гениальный Бах. «Каждый его день, — пишет исследователь творчества Швейцера Ч. Джой, — был актом милосердия, а каждая ночь — жертвоприношением музыке».[137]

Не случайно Швейцера всю жизнь тянуло не только к творчеству Баха, но и к творчеству Гете. Их роднила страсть к познанию сути окружающего. Как Гете, так и Швейцеру наряду с поэтическим, духовным отношением к миру было органично присуще стремление действовать, практически преобразовывать мир. Гете восклицал: «Вначале было дело!». Именно эти слова сделал главным девизом своей жизни и этики Альберт Швейцер.

Твердость духа и четкость намеченной цели — вот что определяло жизнь и деятельность Швейцера. Всегда — и словом, и делом — служить людям, облегчать их страдания, бороться со страданиями, чтобы избавить от них людей, — вот чему он неуклонно следовал. Готовность пожертвовать своим благом ради блага ближних, осознание социальной значимости дела исцеления страждущих — эти черты деятельности и характера А. Швейцера сближают его с русскими врачами-подвижниками Н.И. Пороговым, Ф.П. Гаазом. «Швейцер стал, — справедливо замечает польский исследователь Гжегож Федоровский, — символом братства народов и жертвенного героизма».[138]

Человек весь проявляется в том, как он говорит и судит о других людях. О своих открытиях в научных изысканиях Швейцер не сообщает. Но об открытиях и достижениях коллег по работе пишет охотно. Доктор Трене «делает важное открытие. ...он обнаруживает вибрионы, очень близкие к холерным» (с. 227). Матильда Коттман идеально организует работу в лесу. На Эмму Хаускнехт можно целиком положиться во всех делах, связанных с больничным хозяйством...

Альберт Швейцер известен нам не только как врач, но и как философ. Как это отразилось в «Письмах из Ламбарене»? Произведение это пронизано нравственным пафосом: сделать все возможное для будущего счастья человечества. Какой высокой нравственной и публицистической силы исполнены строгие и страстные строки заключения, к девятой главе первой части книги! В них, на наш взгляд, заключена основная ее идея.

«Письма из Ламбарене» — это памятник человеку, который исполнил свои долг врача и человека. Как врач Альберт Швейцер сделал все что мог.

V