Письма. Часть 2

согласиться. Quält Dich in tiefster Brust — Das harte Wort — Du musst — So macht Dich eins nur still — Das stoize Wort: ich will[1741] (Детство — Freiburg im Beisgau[1742] — мною выбранный Spruch[1743]). Это и есть «воля к самому себе», вернее — вся пресловутая «воля к самому себе» есть только — согласие на самого себя: которого ты не выбирал — и может быть и не выбрал бы. Я всю жизнь завидовала: когда-то — простым «jeunes filles» — c женихами, слезами, придаными и т. д., потом — простым jeunes femmes[1744] — c простыми романами или даже без всяких — я всю жизнь завидовала — всем кто не я, сейчас (смешно, но это так) — особенно — Эльвире Попеско (моей любимой актрисе — из всех: не стыжусь сказать, что бегаю за ней по всем кинематографам — окраин и не окраин) и — мы с ней одного возраста — сравните, пожалуйста: чтó — общего? Ничего, кроме моей зависти — и понимания. Больше скажу — в любви — чего я над собой не делала — чтобы меня любили — как любýю — то есть: бессмысленно и безумно — и — было ли хоть раз?? Нет. Ни часу. J'avais beau oublier qui j’étais (се que j’étais!) — l’autre ne l’oubliait — jamais.[1745]

Другой пример: я год не писала стихов: ни строки: совершенно спокойно, то есть: строки приходили — и уходили: находили — и уходили: я не записывала и стихов не было. (Вы же пишете и знаете, что незаписанных стихов — нет, не только не записанных, но не написанных: что это — работа, да еще — какая!) И вот — чешские события,[1746] и я месяц и даже полтора — уклоняюсь: затыкаю те уши, не хочу: опять писать и мучиться (ибо это — мучение!) хочу с утра стирать и штопать: не быть! как не была — весь год — и — так как никто их не написал и не напишет — пришлось писать — мне. Чехия этого захотела, а не я: она меня выбрала: не я — ее. И написав почувствовала, что гора — с плеч, все ее отнятные горы — с моих плеч! — Не все: остается еще гора с первым в мире радием — но у меня нет учебника, и никто не знает, как эту мою гору — зовут: одни говорят «Monts Métalliques» (Железные?), другие — отроги Riesengebirge (Крканош), для меня она — гора Кюри: Mane et Pierre Curie: ихняя. Написала в Чехию, чтобы узнать реальное имя — и вот — жду. (Что для меня Чехия — Вы отчасти знаете из моей Поэмы Горы: «Наравне с медвежьим рвом — И двенадцатью апостолами…» Пражский медвежий ров (с русскими медведями, привезенными легионерами из Сибири) — и пражские апостолы: чернокудрый Иоанн и рыжий Иуда — и еще десять — проплывающие вокруг башни — в полдень и в полночь… Но не только это — Чехия, а сколько — еще! Хотя бы — первый радий. И Гёте, приносящий с прогулки — камни… И Голéм… И только двадцать лет свободы…[1747])

Возвращаюсь к Вам: с Вами, Ариадна, было и будет так же и то же, и начнется с нет: нет — малодушию, нет — страху, нет — косности, нет — всему, что Вам не дано — даже на подержание, даже — вприглядку. А с этими нет, с первыми нет — неизбежно придет первое да. Ведь вся моя Чехия — началась с нет, и какое получилось — да. (Для пояснения: с нет — всему, что с ней сделали!) Я почувствовала — как ни смешно — нужна защита. Не даром же вся та Прага в ночь с 20-го на 21-е сентября была — один крик: — «Нас — бросили! Нам нé от кого ждать защиты!» И вот — старая басня:

Et s’il n’en reste qu’un — je serai celui-là.[1748]

И вот, французский генерал, перешедший на чешскую службу, одинокий офицер, не сдавший оружия: шесть пуль — куда попало, седьмую — в себя, несколько писателей и композиторов, Madame Joliot-Curie (вспомнила материнский радий!].) — несколько русских — бывших студентов чешского университета, плачущих, что — не удалось умереть за Чехию — и я. И это — мы. И только на такое мы — я согласна.

…Ариадна, я тоже хочу спать.

Und schlafen möcht ich, schlafen —
Bis meine Zeit herum![1749]

но мне не дано спать, потому что этому сну нужно, чтобы кто-то его сказал. Кáк хочется спать Шамиссо — чтобы это сказать, а — не спал же: раз — сказал!

…Ариадна, с начавшимися дождями и всё отступающим и отступающим отъездом — точно все корабли ушли! все поезда ушли! — я с утра до вечера одно хочу: спать, не быть. Но — стóит мне войти в комнату, где люди (редко, но бывает), как я — с изумлением — вижу, что все спят — кроме меня — все, думающие, что живут — и миром правят. И уже слышу свой голос: — Нет. Не так. Неверно. Неправильно. Бессмысленно. Преступно. И — Господи! до чего — не сплю!

Точно я кому-то слово дала — не спать до того сна. Точно я не вправе — спать: физически спать, на постели. Когда я в детстве просыпалась — в 9 ч. — мне было стыдно, и так — всю жизнь. И сейчас, проспав случайно 8 ч. (не бывает — никогда) я — темнее тучи: точно сделала — гадость. Исключение — сны. Когда я вижу сны, т. е. — когда я их помню — я — горжусь, как никогда не гордилась в день окончания двухтысячестрóчной вещи, — потому что сон — без моего участия, сам, данный, мне подáренный, чье-то внимание, доказательство, что чего-то — всё-таки — стóю…