Письма Асперна

Старуха сидела на том же месте, где я ее видел в прошлый раз, в той же позе, с тем же полным таинственности козырьком над глазами. Вместо приветствия она повернула ко мне свое полускрытое лицо в знак того, что хоть и молчит, но видит меня отлично. Я не сделал попытки поздороваться с нею за руку, успев уже усвоить себе, что это исключено раз и навсегда. Особа мисс Бордеро была священна и неприкосновенна, и никаким пошлым новшествам не могло быть места в обращении с нею. Зеленый козырек придавал ее облику нечто зловещее; оттого, должно быть, я вдруг перестал сомневаться, что она меня подозревает, — хоть не следует понимать это так, будто я усумнился в правдивости слов мисс Тины. Нет, мисс Тина меня не предавала, но старухе пришел на помощь ее деятельный инстинкт; в долгие ничем не занятые часы она примерялась ко мне, выворачивала меня на все стороны и наконец разгадала. Хуже всего было то, что такая старуха в критическую минуту не задумалась бы подобно Сарданапалу предать свое сокровище огню.

Мисс Тина пододвинула мне кресло со словами: «Вот тут вам будет удобно». Я сел и осведомился о здоровье мисс Бордеро, выразив надежду, что жаркая погода ей не вредит. Она отвечала, что чувствует себя недурно — да, недурно: живет — и то уже хорошо.

— Это смотря по тому, с чем сравнивать, — улыбнулся я в ответ.

— А я не сравниваю — ничего и ни с чем не сравниваю. Иначе для меня бы давно уже все перестало существовать.

Я пожелал усмотреть в этом тонкий намок на блаженство, которое она испытала некогда от дружбы с Джеффри Асперном, хоть это плохо вязалось с приписанной ей мною решимостью хранить память о нем глубоко в своей душе. Зато отлично вязалось с моим представлением об Асперне как о человеке, наделенном необычайным даром светского общения, и лишний раз доказывало, что никакой другой предмет не может быть сочтен достойным разговора, если собираются говорить о нем. Но никто о нем говорить не собирался! Мисс Тина присела около тетушки с таким видом, будто ожидала, и не без оснований, много интересного от нашей беседы.

— Я хотела поблагодарить вас, — сказала старуха, — за прекрасные цветы, которые вы нам посылали. Мне бы давно следовало это сделать. Но я теперь очень редко кого-нибудь принимаю, а писем не пишу вовсе.

Она не благодарила меня, покуда каждый день исправно получала букеты, но стоило ей испугаться, что букетов больше не будет, и она в нарушение всех своих правил сама послала за мной. Я мысленно отметил это; я вспомнил, с какой алчностью она стремилась вытянуть из меня золото, и я порадовался, что так удачно обернулось мое решение прекратить посылку цветов. Она привыкла к этой дани и готова была пойти на уступки ради ее возобновления. Я не мог не сделать отсюда практического вывода.

— В последнее время я, к сожалению, был не так аккуратен, но завтра же вы снова получите очередной букет — или даже сегодня вечером.

— Ах, лучше сегодня! — воскликнула мисс Тина, словно речь шла о чем-то, не терпящем отлагательств.

— Вам их все равно некуда девать. Не будете же вы свои комнаты превращать в оранжерею — мужчине это не пристало.

— Превращать свои комнаты в оранжерею я не собираюсь, но я очень люблю ухаживать за цветами, следить, как они распускаются. Ничего недостойного мужчины в этом занятии пет, оно часто служило утехой философам, государственным деятелям в отставке, даже великим полководцам.

— Правда, вы бы могли продавать лишние цветы, — заметила мисс Бордеро. — Много, пожалуй, за них не выручишь, но ведь можно и поторговаться.

— О, я никогда не торгуюсь, как вы, верно, заметили сами. Мой садовник поступает по своему усмотрению, а как, я о том не спрашиваю.

— И напрасно, я бы непременно спросила! — сказала мисс Бордеро, и тут я впервые услышал ее смешок. Странным он был для слуха — словно тень голоса прежней Джулианы вывела вдруг озорное коленце. Мне снова сделалось не по себе: неужели только мысль о деньгах еще способна оживить ту, что некогда была вдохновительницею божественной поэзии Асперна?

— Приходите почаще в сад, приходите хоть каждый день и сами рвите любые цветы, какие понравятся. Они все предназначены для вас, — продолжал я, обращаясь к мисс Тине и маскируя правду, заключенную в этих словах, тоном невинной шутки. — Почему ваша племянница совсем не бывает в саду? — прибавил я, чтобы вернуть внимание старухи.

— А вы заставьте ее бывать, заходите за ней, идучи туда, — услышал я ошеломляющий ответ. — Это ваше нелепое сооружение в дальнем углу — отличное для нее место.

Мне показался обидным такой отзыв о беседке, воздвигнутой по моему замыслу, — тенистом приюте, которым я особенно гордился; впрочем, я уже при первой нашей встрече уловил эти дерзкие нотки, проскальзывавшие порой в речи мисс Бордеро, — слабый отголосок задорно-лукавого тона времен ее бурной молодости, каким-то образом оказавшегося более живучим, нежели чувства и привычки. Но я не подал виду и продолжал, обращаясь уже к ней: