Время идет так быстро, что иногда не видишь дней, теряешь дни. И не знаю просто, куда торопится эта телега жизни. Давно ли, кажется, я был у вас, в чудном вашем уголке, а с тех пор уже столько пришлось пережить, т. е., конечно, по-моему пережить — литературно, в мысли, в светлом достижении… Кончил, наконец, злополучную статью о «Троянках»[209] и могу возвратить. Вам, дорогая, так безбожно конфискованную у Вас книгу Виламовица.[210] Я думаю, что никогда еще так глубоко не переживал я Еврипида, как в авторе «Троянок», и так интимно, главное. Кончил статью — вышла очень большая. Тотчас думал приняться за «Умоляющих»,[211] которых начал уже три года тому назад (т. е. статью), но тогда бросил. Но приехал Маковский[212] — прискакал на мое письмо, что кончена статья для «Аполлона», и пришлось опять обратиться к «Лиризму».[213] После чтения вместе с ним и весьма правильных его замечаний как редактора я признал необходимым кое-что изменить в статье. Опять несколько незаметно канувших куда-то дней. Ну, слава богу, вчера отдал, наконец, статью. Теперь завтра в связи с некоторыми литературными делами придется уехать в Финляндию на несколько дней и только через неделю водворюсь опять на место… Несколько раз, дорогая, принимался я думать — ночью особенно — о многом, что Вы говорили последний раз и вообще о чем мы говорили с Вами. Нет, тут тоже есть новое, а там уже что-то осталось невозвратное, по-новому лучисто, — но уже не трепетноживущее. Как я навсегда запомнил нашу прогулку с Вами по мосточкам, среди дач. Я только в вагоне один осмыслил, куда мы ходили, что мы делали, говорили… Немец с пивной кружкой… О, я его не забуду никогда. — Он уже стал мною, прошлым, отошедшим… Вы говорили о своих воспоминаниях. Неужто Вы не видали, что заразили и меня обращением жизни в воспоминание? Итоги, итоги, везде итоги и какая-то новая неразграфленная страница. Наша тоже, но что мы на ней напишем? Что напишем?
Ваш И. Анненский.
С. К. МАКОВСКОМУ
30. VII 1909
Многоуважаемый Сергей Константинович,
Когда Вы уехали, я взял текст Клоделя и сверил первую половину «Муз».[214] Получилось нечто совершенно неожиданное:
soeurs
si d'abord
dans le centre de
Tu ne perdais
Elle ressent Она напоминает
ineffable неотвратимый
cadran solaire циферблат солнца
fatidique отвратимое
source emmagasinee скрытый ключ
и т. д.
Я выписал не все, конечно… Боюсь, что Максим<илиан> Алекс<андрович> поторопился присылкою «Муз». Их надо, если уж рискнуть на перевод (я бы не отважился), то изучить раньше в связи с творчеством Клоделя вообще — и дать с объяснением, не иначе.[216]
Ваш И. Анненский.
М. А. ВОЛОШИНУ
11. VIII 1909
Дорогой Максимилиан Александрович,
Очень давно уже я должен был писать Вам, — но время раздергано, нервы также, — и на письме вышло бы, пожалуй, совсем не то, что я хотел бы там увидеть. Ясности духа, веселой приподнятости, — вот чего вправе ждать от меня друзья и в личных сношениях, и в письмах. Но это лето сложилось для меня во многих, если не во всех, смыслах крайне неудачно. Для разговоров я еще мог себя монтировать, но на письма не хватало завода.
Ну, да это в сторону. Стихи Ваши мне понравились, конечно, очень;[217] да и не может не понравиться то, что «осуществляет мысль».
Боже, как мы далеко ушли от этой бутафории. Право, кажется, что Пушкин иногда
Мысль… мысль?.. Вздор все это. Мысль не есть плохо понятое слово; в поэзии у мысли страшная ответственность… И согбенные, часто недоумевающие, очарованные, а иногда — и нередко — и одураченные словом, мы-то понимаем, какая это сила, святыня и красота.
Присылайте еще