Письма, 1926-1969

Вы беспокоитесь о моем здоровье? Я тронут такой возможностью. Но беспокойство не оправданно. Кровотечения случались на протяжении последних тридцати лет более сотни раз, самые сильные в 1918 году, когда кровь клокотала в горле и несколько недель я был вынужден провести в постели. Когда открываются менее интенсивные кровотечения, невозможно определить, насколько сильными они окажутся, остается лишь быть осторожнее. Поэтому я и не смог поговорить с Д. Майером.

Как раз вышла Ваша прекрасная статья³. Штернбергер написал Вам. Надеюсь, Вы получите экземпляр. На некоторых читателей она произвела весьма сильное впечатление. Я слышал необычные отклики. Один из старших административных сотрудников нашего университета сказал: «самое выдающееся и превосходное эссе о вопросе вины из всех, что ему доводилось читать». Мой замечательный ассистент, др. Россман⁴, был глубоко тронут. Ваша работа задала тон всему номеру. Я рад, что здесь еще остались те, кто способен прислушаться к подобным идеям. Штернбергер писал по поводу гонорара. Сумма останется здесь на счету, пока Вы не сможете самостоятельно ей распорядиться. Сумма совсем небольшая. Денег в Германии не так много.

Я уже передумал отвечать Томасу Манну. Меня убедили Ваши слова. Это неуместно. Манн слишком значительный писатель, чтобы необоснованно его оскорблять. Его собственные страдания, как эмигранта, заслуживают уважения, к тому же он не сделал нам ничего дурного. Тем временем мы уже слышали, что операция прошла успешно и он уже отправился домой.

С нетерпением жду Вашей статьи о философии в Partisan Review⁵.

Никаких просьб у меня нет. Но как чудесно иметь возможность о чем-то попросить! Я напишу, если что-то потребуется.

«Менору»⁶ с большим интересом уже читает жена. У меня пока не было времени.

С сердечным приветом и благодарностью

Ваш Карл Ясперс

Простите мою усталость – вечер! Но учитывая все обстоятельства, я совершенно здоров.

Я еще подумаю над письмом от Уильяма Филипса. А пока, пожалуйста, передайте ему мою благодарность. Я надеюсь, его интерес к моему сочинению сохранится до следующей зимы.

Надеюсь, Вы получите экземпляр «О живущем духе университета». В честь восстановления утраченного в 1933 году посвящения Гундольфа в лекционном зале (который, к сожалению, до сих пор занят американцами).

1. Уильям Филлипс, см. п. 36.

2. Ясперс К. Вопрос о виновности. М.: Издательская группа «Прогресс», 1999.

3. См. п. 34, прим. 12.

4. Курт Россман (1909–1980) – историк философии, после войны до отъезда Я. в Базель был его ассистентом, с 1957 г. профессор Гейдельбергского университета, преемник Я. в Базеле.

5. См. п. 36, прим. 8.

6. Arendt H. Zionism Reconsidered // Menorah Journal, Jg. 33, August 1945, p. 162–196; Arendt H. Der Zionismus aus heutiger Sicht // Die verborgene Tradition, Frankfurt, 1976, p. 127–168; Арендт Х. Пересмотренный сионизм // Арендт Х. Скрытая традиция. М.: Текст, 2008, с. 165–221.

39. Ханна Арендт Гертруде Ясперс30 мая 1946

Дорогая Гертруда Ясперс,

Наши письма¹ пересеклись. Я не писала так давно, поскольку пыталась найти хотя бы ничтожную возможность приехать в Германию, из-за этого была слишком неспокойна и нетерпелива, чтобы писать. Тем временем моя возможность снова поджала хвост, она лишь мелькает то тут, то там, но я твердо намерена не беспокоиться об этом впредь.

Я ничего не знала о смерти Польнова². Только о смерти его отца. Он родом из Кенигсберга, поэтому я хорошо его знала. И успела обстоятельно с ним побеседовать, когда он вернулся от Вас. Он полагался на свой французский паспорт и оставался где-то во французской провинции. Да, так все и было. Одно неверное движение, один недочет и человек потерян. А возможно, он просто устал, не хотел продолжать, не хотел снова оказаться на чужбине, слышать чужой язык, жить в неизбежной бедности, которая так часто – особенно на первых порах, – так отвратительно угрожает нищетой. Усталость, зачастую в сопровождении отвращения, попытка сохранить хоть малую толику жизни – величайшая из грозивших нам опасностей. Из-за нее в Париже погиб наш друг, Вальтер Беньямин³, покончивший с собой в октябре 1940 года на испанской границе с американской визой в кармане. Эта атмосфера, «спасайся, кто может», была чудовищна, а самоубийство казалось единственным благородным жестом – если кому-то вовсе было какое-то дело до благородной смерти. В наше время нужно ненавидеть смерть, чтобы не поддаться соблазну самоубийства.