Писемский

Являлся к Писемским и любознательный юноша-гимназист Сергей Максимов, также горевший желанием сделаться литератором. Хозяин дома с интересом слушал его рассказы о глухом посаде Парфентьеве, родине Сергея, и однажды заметил ему, что при таком знании простонародного быта и языка грех не заняться писательством – нынче, говорил Алексей Феофилактович, петербургской да московской публике знай давай про мужика. Каких только «Очерков России» и «Картинок русских нравов» не найдешь в книжных лавках. И пишут-то люди, всего несколько раз выбиравшиеся из столицы в деревню, ну, натурально, соврут – недорого возьмут...

Прослышав о том, что в Костроме живет автор, печатавшийся в петербургском журнале, к удачливому сочинителю потянулись местные романисты и поэты. Он даже не подозревал до этого, что в губернии столько утонченной публики. Многие дамы просили Алексея Феофилактовича поспособствовать публикации их произведений, отставные майоры слали воспоминания в стихах.

Но вообще его литературная известность была микроскопической до самого выхода «Тюфяка». Рассказ «Нина», опубликованный в «Сыне Отечества», Писемский и сам не любил вспоминать, а на чтениях романа «Виновата ли она?» бывало совсем немного народу.

Переломным оказался 1850 год.

Алексей Феофилактович ждал, что в то лето наконец напечатается в «Отечественных записках» его первая, дважды перелицованная вещь. Но цензура так и не дала разрешения на публикацию, и уставший ждать автор совсем приуныл. Однако решил попробовать пристроить новое свое сочинение (оно покамест именовалось «Семейные драмы»). Писемский был уже рад самой мизерной плате, какую давали переводчикам, – 7 рублей за лист, и на любое название соглашался. Упреждая цензурные придирки, он писал: «Главная моя мысль была та, чтобы в обыденной и весьма обыкновенной жизни обыкновенных людей раскрыть драмы, которые каждое лицо переживает по-своему. Ничего общественного я не касался и ограничивался только одними семейными отношениями». Это слова из письма А.Н.Островскому. О старом московском приятеле Алексей Феофилактович вспомнил, прочитав в «Москвитянине» когда-то слышанную в авторском чтении пьесу «Свои люди – сочтемся». Он обратился к Александру Николаевичу в надежде, что тот пристроит повесть о провинциальном рохле Бешметеве.

Алексей Феофилактович жаловался на «убийственную жизнь провинциального чиновника», сетовал, что пишет по большей части в стол и оттого-де опускаются руки. Посему он посылал Островскому только первую часть своих «Семейных драм», а вторую, еще не до конца отделанную, даже не мог заставить себя довести до нужного глянца. Вот если бы редакция приняла начало повести, у него б крылья выросли... Ах, как хотелось, наконец, напечататься! Устные похвалы слушателей убеждали его, что он пишет не хуже многих, даже тех, кто заполняет своими сочинениями страницы самых почтенных журналов. «В произведении моем, опять повторяю, Вы можете изменить, выпустить все, что найдете нужным по требованию цензуры. В практическом отношении, я прошу Вас, если возможно, продать его и тоже за сколько возможно».

В начале сентября 1850 года издатель «Москвитянина» Погодин получил от своего молодого сотрудника рукопись Писемского. И уже через два месяца повесть появилась в журнале. Первый гонорар был назначен по 20 рублей за лист. Не очень-то расщедрился прижимистый Михайло Петрович. Но автор и тому был рад – помилуйте, отхватить зараз 250 целковых! Да иной чиновник два года будет за такие деньги горбиться. Это потом, лет через восемь, когда ему станут платить по две сотни и больше за лист, Алексей Феофилактович себе настоящую цену узнает...

«Тюфяк» – вот какое название из нескольких предложенных автором выбрал Погодин. И пошла гулять эта повесть по широкой Руси. Много дал бы, наверное, автор ее, чтобы заглянуть в души русских юношей, до черноты зачитывавших те номера «Москвитянина», где была помещена история неудачной женитьбы Бешметева. Успех превзошел самые смелые ожидания Алексея Феофилактовича.

Критика дружным хором произносила хвалы новому дарованию.