Писемский

Понятно, что ретивые консисторские служители и чиновники секретных комитетов терзали старообрядцев не за ересь, а за то, что в их лице Древняя Русь как бы высылала защитников народной самобытности и духовной свободы. Раскольники считали, что мир стонет под игом антихристовой власти, они отказывались молиться за царя и его семейство – это был, по сути, протест политический, он и определил остроту противоборства. По всей стране рыскала духовная полиция и громила «якобинские клубы» (так именовало пристанища раскольников III отделение). Господствующая церковь еще во времена Екатерины пошла навстречу старообрядцам – было учреждено так называемое единоверие. В лоне его последователи раскола могли пользоваться старопечатными книгами и дедовского письма иконами. С них требовалось одно – признать главенство над собой духовных пастырей, рукополагаемых православными епископами, признать и богопоставленность светских властей. Но, принимая единоверие для виду, старообрядцы продолжали тайно отправлять свое богослужение.

Довольно равнодушный ко всей этой «пре», Вихров, получивший однажды задание «накрыть» в лесной молельне таких мнимых единоверцев, вопрошал настоятеля из неблагополучного прихода:

"– Зачем было и вводить это единоверие? Наперед надобно было ожидать, что будет обман с их стороны.

– Как зачем? – спросил с удивлением священник. – Митрополит Платон вводил его и правила для него писал: полагали так, что вот они очень дорожат своими старыми книгами и обрядами, – дали им сие; но не того им, видно, было надобно: по духу своему, а не за обряды они церкви нашей сопротивляются".

Вот против этого зловредного духа и воинствовало казенное православие, да еще коронных чиновников призывало себе на помощь.

Когда Писемский получил задание уничтожить молельню в Урене, он отправился в дальний Варнавинский уезд не в лучшем настроении. При его религиозном и житейском свободомыслии заниматься разорением часовни! Описывая двадцать лет спустя чувства Павла Вихрова, Алексей Феофилактович, вне всякого сомнения, воскрешал в памяти собственные переживания в давний июньский день, когда в сопровождении уездного исправника и управляющего Уреньским удельным отделением приступал к исполнению своей миссии. «Я здесь со страшным делом (сообщал кузине герой романа. – С.П.). Я по поручению начальства ломаю и рушу раскольничью моленную и через несколько часов около пяти тысяч человек оставлю без храма, – и эти добряки слушаются меня, не вздернут меня на воздух, не разорвут на кусочки; но они знают, кажется, хорошо по опыту, что этого им не простят. Вы, с вашей женскою наивностью, может быть, спросите, для чего же это делают? Для пользы, сударыня, государства, – для того, чтобы все было ровно, гладко, однообразно; а того не ведают, что только неровные горы, разнообразные леса и извилистые реки и придают красоту земле и что они даже лучше всяких крепостей защищают страну от неприятеля... Я ставлю теперь перед вами вопрос прямо: что такое в России раскол? Политическая партия? Нет!.. Религиозное какое-нибудь по духу убеждение?.. Нет!.. Секта, прикрывающая какие-нибудь порочные страсти? Нет! Что же это такое? А так себе, только склад русского ума и русского сердца – нами самими придуманное понимание христианства, а не выученное от греков. Тем-то он мне и дорог, что он весь – цельный наш, ни от кого не взятый, и потому он так и разнообразен. Около городов он немножко поблаговоспитанней и попов еще своих хоть повыдумывал; а чем глуше, тем дичее: без попов, без брака и даже без правительства. Как хотите, это что-то очень народное, совсем по-американски. Спорить о том, какая религия лучше, вероятно, нынче никто не станет».

Религию Писемский всегда воспринимал с культурно-исторической точки зрения, мистические и политические мотивы оставались чужды ему. Поэтому в словах Вихрова, точно передающих мысли самого писателя, сказалось непонимание глубоких социальных корней раскола. В религиозную форму по условиям времени и общественного развития в течение многих веков облекались политические движения. Под знамена раскола стекались недовольные и гонимые. Это, однако, не значит, что старообрядчество было социально однородным – были в этой среде и богатые купцы, и промышленники, и крепостные крестьяне.