Писатель как профессия

В 1882 году в возрасте шестидесяти семи лет Троллоп умер, но оставил после себя неопубликованную рукопись, автобиографию, которую напечатали посмертно. Мир впервые узнал о его такой неромантичной, размеренной, тщательно продуманной повседневной жизни. Прежде никому не было известно, что он за человек, но когда правда о Троллопе стала достоянием общественности, и критики, и читатели пришли в ужас и испытали сильнейшее разочарование. В результате писатель полностью утратил громкую славу и популярность и был надолго забыт. Это поразительная история, узнав о которой я восхитился личностью Троллопа и преисполнился глубочайшего к нему уважения (правда, я его пока не читал), но его современники явно испытывали к нему другие чувства. Похоже, они не на шутку рассердились: «Что-о-о?! Оказывается, нас всю дорогу кормили романами скучного зануды?» Видимо, обычные люди в Англии девятнадцатого века тоже ожидали от писателя – или, по крайней мере, от его образа жизни – определенного соответствия идеальному видению «неконвенциональной» личности. Когда я думаю, что меня, писателя, ведущего «самый обычный» образ жизни, постигнет та же участь, я непроизвольно впадаю в панику. Что ж, по крайней мере, в двадцатом веке Энтони Троллоп был заново оценен, что в конечном счете неплохо, если разобраться…

Или, скажем, Франц Кафка, который тоже одновременно служил чиновником страхового ведомства в Праге и писал романы и рассказы. Он также был ответственным и способным страховщиком, начальство и коллеги ценили его работу. Говорят, что, когда он не приходил на службу, дела сразу застопоривались. Как и Троллоп, Кафка писал «без отрыва от производства» и при этом относился к литераторству очень серьезно (хотя, кажется, я где-то слышал, что он объяснял, почему у него так много неоконченных произведений, в качестве оправдания ссылаясь на занятость по службе). Однако в отличие от Троллопа тот факт, что Кафка придерживался в жизни определенного распорядка, скорее дал повод литературным критикам оценить его как «достойного человека». Откуда берется эта разница в оценке писательской личности? Непросто понять, что стоит за хвалой и порицаниями со стороны критиков.

В общем, я прошу прощения у всех, кому идеальный писатель видится личностью «неконвенциональной», но, простите, я опять повторюсь, высказав исключительно собственную, не претендующую на универсальность точку зрения: некоторая степень физической воздержанности необходима автору, чтобы продолжать быть прозаиком.

Я думаю, что хаос существует в сердце любого человека: и в моем сердце, и в вашем тоже. Но он не является тем, что непременно надо выставить на всеобщее обозрение в самых обыденных и бытовых его проявлениях. Эта вещь не напоказ: «Вот, полюбуйтесь на пожирающий меня хаос. Каков зверюга?!» Если вы действительно хотите встретиться со своим внутренним сумбуром, так вперед – молча и в полном одиночестве ныряйте в самые глубины сознания. Именно там вы найдете истинный хаос, чья единственная и безусловная ценность как раз и заключается в возможности встречи с вами лицом к лицу. Он прячется у нас под самым носом.

Чтобы как можно точнее и правдивее выразить хаос в словах, вам нужны молчаливая сосредоточенность, незыблемое постоянство и до некоторой степени регламентированное сознание. А чтобы не утратить вышеперечисленные качества и они всегда оставались с вами, вам необходимо быть в хорошей физической форме. Наверное, это очень скучный и во всех смыслах прозаический вывод, но такова и есть основа моей личной писательской философии. Ругайте меня или хвалите, закидывайте меня тухлыми помидорами или прекрасными цветами, лично я писать и жить по-другому не умею.

Я люблю писать прозу

Я люблю писать прозу, это занятие нравится мне само по себе. Для меня великая радость, что я могу жить, занимаясь практически только этим; размышляя о таком повороте моей жизни, я каждый раз понимаю, что мне все-таки улыбнулась фортуна. Если бы на определенном этапе мне повезло несколько меньше, то ничего подобного я бы никогда не достиг. Я говорю это со всей прямотой. Я даже думаю, что это не просто везение, а скорее что-то близкое к чуду.