Писатель как профессия

С одним моим романом вышло так – я переписал в рукописи все места, которые раскритиковал совсем «не совпадающий» со мной редактор. Но в подавляющем большинстве случаев я сделал все вопреки его советам, с точностью до наоборот. Например, если он писал: «Вот тут лучше сделать подлиннее», то я заметно укорачивал текст, а там, где он советовал писать лаконичнее, наоборот, разводил болтовню. Сейчас я думаю, что с моей стороны это было грубостью, но в результате получилось-то хорошо. Роман только выиграл от правок, как мне кажется. Парадоксальным образом этот редактор оказался очень даже эффективным. По крайней мере, он мне помог гораздо больше, чем те, кто «только хвалил».

Правка как таковая – это и есть самое главное. Когда писатель говорит сам себе: «Сейчас сяду и перепишу этот отрывок, чтобы стало лучше», – потом садится, полный решимости, и переписывает – такой подход в нашей работе имеет первостепенное значение. А как именно переделывать – это уже второе дело. Ведь писательский инстинкт и интуиция реализуются не за счет логических выкладок, а благодаря такой вот решимости. Все равно что поднимать птицу из камышей, шуруя в них палкой. Какая у вас палка и как именно вы ею двигали – почти без разницы. Птица-то взлетела, вот и ладно. Динамичный птичий полет, движение в поле зрения – это встряска для фиксированного пространства. Такое мое мнение. Вероятно, оно чересчур неуважительное.

В общем, нужно как можно больше времени уделять правке. Прислушиваться к мнению окружающих (независимо от того, раздражает ли оно вас), иметь его в виду и, сверяясь с замечаниями, продолжать править текст. Советы и предложения – это очень важно. У писателя, который только что закончил роман, как правило, кровь еще не отлила от головы, и его разгоряченный мозг не дает адекватно воспринимать реальность. Вообще люди адекватные, вменяемые не могут написать роман по определению, так что писательская горячечность сама по себе не является проблемой. Просто автору необходимо осознавать, что он «слегка не в адеквате». Как известно, человеку в таком состоянии советы вменяемых людей могут очень пригодиться.

Понятно, что бездумно следовать этим советам не стоит. Советы бывают разные – неуместные, да и просто вредные, но не бессмысленные. Ведь каким бы ни был совет, если он вменяемый, в нем обязательно будет содержаться определенный смысл. Постепенно этот смысл, эти сторонние замечания охладят вашу голову до «адекватной» температуры. В конце концов, ведь эти мнения суть «глас народа», а читать вашу книгу будет как раз таки «народ» – широкие слои общества, игнорировать которые не стоит, потому что скорее всего в ответ они будут игнорировать вас. Разумеется, это вам может быть абсолютно все равно – ради бога, я не против. Но если вы как писатель хотите установить и поддерживать более-менее честные отношения с читательским сообществом (мне кажется, что большинство прозаиков этого хотят), то важно, чтобы у вас был хотя бы один, а лучше два «наблюдателя с фиксированной точки», на которых вы можете рассчитывать. Понятно, что это должны быть люди, которые выскажут вам мнение со всей прямотой. Даже если вам будет неприятно.

Так сколько же раз я правлю и переписываю рукопись?

Так сколько же раз я правлю и переписываю рукопись? Точной цифры у меня нет. Еще на стадии написания текст приходится изменять по многу раз, да и на более поздних этапах (даже уже тогда, когда из издательства приходит верстка) я продолжаю вносить поправки, чем ужасно расстраиваю издателей. Я разукрашиваю верстку дочерна своими пометками, а когда она, исправленная, возвращается ко мне, опять делаю с ней то же самое. И так по нескольку раз. Я уже говорил, что писательская работа требует упорства и выносливости, но как раз таки для меня это не так уж и мучительно. Многократно перечитывать один и тот же отрывок, чтобы проверить, как он звучит; раз за разом менять порядок слов в предложении; перефразировать какие-то незначительные, казалось бы, вещи – такую вот мелкую отделочную работу «кистью и молотком» я по природе своей очень люблю. Когда я вижу, как верстка постепенно чернеет, а десять штук твердо-мягких карандашей на моем столе заметно укорачиваются, я чувствую самую настоящую радость. Уж не знаю почему, но это занятие кажется мне чрезвычайно увлекательным – никогда не надоедает, и я готов заниматься им бесконечно.