Вот большая переменаОсенью или зимой.Каждый день все та же сцена,Двор училищный — арена,Где звучат и крик, и вой.Все зеленые листочкиС веток сорваны. — Ложись! —И по телу, точно строчки,Красны полосы и точкиЖгучей сеткою сплелись.На земле лежу я голый,Крепко связанный. Беда!В муке горькой и тяжелойЯ ору пред всею школой:— Ой! Не буду никогда! —Средь мальчишек смех и шутки,Но, кровинки увидав,Прекратили прибаутки.Ах, для каждого так жуткиЭти полчаса расправ!Всяк теперь припоминает,Не было ли с ним чего,И с тоской соображает:«Не меня ли ожидаетТа же порка, как его?»Наказали, — Убирайся!Ну, Корнилов, твой черед!Поскорее раздевайся,На земле располагайся! —И Корнилов уж ревет.Каждый день нагие веткиХлещут голые тела.Посмеются звонко детки,Пожалеют напоследкиИ поплачут иногда.<19 апреля 1883>* * *Две дамы ехали в коляске,Я мимо с мальчиками шел.Здесь ожидать плохой развязкиНе догадался б и осел.Да вот беда, — не снял я шапки.Не видел, что из дам одна,Хоть и сидит порою в лавке,Но Розенбергова
[1047]жена.Вот вечером приказ явитьсяК инспектору я получил.Он начал на меня сердиться,И долго он меня бранил.— Ну что ты нос-то задираешь!Какая дерзость! срам какой!Вот погоди, ужо узнаешь,Мальчишка, озорник босой!Зазнался! Думаешь, — учитель,Так очень важен и хорош!Он — наш почтенный попечитель!Его жену не ставишь в грош?Что? не заметил? Дуралея,Негодный, корчить погоди!Иван! возьми его! ЖивееС ним к Розенбергу в дом иди!Пред Розенбергом стоя, красный,Босой, взволнован и смущен.Все объяснил я, но напрасно, —Не захотел мне верить он.Я у него просил прощеньяСмиренно, долго, он отвергМои все слезы и моленья,Спесивый, злобный Розенберг,И молвил: — Кончить не пора ли?Иди-ка в кухню. Там, в саду,Тебе уж розог наломали.Себе накликал ты беду. —Приказ он отдал: — Босошлепу,Чтоб нос не задирал вперед,Разрисовать покрепче……,Погорячее, в переплет.И, разогретый очень знойно,Урок я слушал: — Не зевай!Вперед веди себя пристойно,Да кланяться не забывай!24 июня 1883* * *