Пирогов

Профессор хирургии Л. Л. Левшин через 60 лет после выхода в свет «Хирургической анатомии» заявил, что это «знаменитое сочинение, которое произвело огромный фурор за границей, останется навсегда классическим; в нем выработаны прекрасные правила, как следует итти ножом с поверхности тела в глубину, чтобы легко и скоро перевязать различные артерии человеческого организма». Автор современного, марксистского, исследования о научной деятельности Николая Ивановича, доктор К. В. Волков говорит по поводу «Хирургической анатомии», что «учение о фасциях есть ключ ко всей анатомии — в этом и состоит все гениальное открытие Пирогова, ясно и отчетливо сознавшего революционизирующее значение своего метода». И дальше он пишет:

«Хирургическая анатомия» обладает всеми признаками классического труда, открывающего новую эпоху в развитии научной дисциплины. В основу работы положен огромный фактический материал, добытый личным опытом и наблюдением и пропущенный сквозь призму строго критического отношения ж результатам опыта. Необычайная точность, сжатость и строгость изложения соответствует ясности мысли. И, что самое главное, это огромное богатство фактического материала освещено большой оригинальной идеей, крепко увязывающей его анатомо-теоретические открытия с насущными запросами хирургической практики того времени, выдвигавшими на первое место в качестве основного социального заказа — искусство перевязки сосудов… Крайне характерно для стихийного диалектического уклона пироговской мысли, что он рассматривает систему фасций не как застывшую анатомическую догму, «о как хирургическое руководство к действию, до известной степени как бы даже меняющее свой облик в зависимости от преследуемых нами практических целей».

Таким образом, Николай Иванович был одним из творцов, а в России инициатором той анатомической отрасли, которая носит в настоящее время название хирургической анатомии. «Эта молодая наука во времена Пирогова еще только, нарождалась, — пишет проф. Н. К. Лысенков, — возникая из практических потребностей хирургии. Хирургическая анатомия изучает не отдельные органы и ткани,!но рассматривает их совокупность в известной области человеческого тела, так как хирург у постели больного и на операционным столе имеет дело не с отдельными органами и тканями, но с соединением их в одно живое целое». Эта наука для хирурга то же, что «для мореплавателя морская карта: она дает возможность ориентироваться при плавании по кровавому хирургическому морю, грозящему на каждом шагу смертью».

Велико также значение третьего из названных выше дерптских трудов Пирогова — монографии об ахиллесовом сухожилии. Один из исследователей научной деятельности Пирогова говорит, что в 1836 году Николай Иванович впервые в России произвел совершенно самостоятельно операцию перерезки ахиллесова сухожилия, которая до него насчитывала в Европе только единичные случаи, так как ее не решались делать величайшие мировые хирурги. «Удачный исход этой тенотомии был причиной того, что в течение следующих 4 лет он произвел ее на 40 больных. Результаты сотни опытов дали возможность Н. И. изучить процесс заращения перерезанных сухих жил так подробно и точно, что едва ли в настоящее время можно будет к ним прибавить что-либо существенное». «Это сочинение, — говорит историк русской хирургии, профессор В. А. Оппель, — до такой степени замечательно, что оно цитируется современным, наикрупнейшим германским хирургам Биром как классическое. Выводы Бира почти совпадают с выводами Пирогова, а выводы Бира сделаны через сто лет после Пирогова».

Прошло пять лет со времени возвращения Пирогова из Германии. За это время он три раза посетил в Москве мать и сестер, которых не решался перевезти в Дерпт, боясь, что старым москвичкам будет тяжело ужиться в немецком городе, и надеясь, что ему скоро удастся перейти в русский университет. Это случилось в 1841 году, когда Николай Иванович получил кафедру в петербургской Медико-хирургической академии.

ЛЮБОВЬ ВЕЛИКОГО ХИРУРГА

Уже давно думал я, — пишет Пирогов в «Дневнике», — что мне следовало бы жениться на дочери моего почтенного учителя; я знал его дочь еще девочкой; я был принят в семействе Мейера как родной. Теперь же положение мое довольно упрочено — почему бы и с сделать предложение?» Николай Иванович съездил в орловское имение Мойера, пробыл там несколько дней. Дочь Мойера, Катеньку, он нашел взрослою невестою и решил по возвращении в Москву обратиться с предложением-письмом к Протасовой. «Письмо было длинное, сентиментальное и, как я теперь думаю, — писал Пирогов, через 40 лет, — довольно глупое». Прощаясь с Пироговым, семья Мойера просила его заехать в Москве к племяннице Протасовой А. П. Елагиной, дом которой был одним из самых культурных центров Москвы середины XIX столетия. Приняли его очень любезно. Прощаясь Пиратов просил Елагину переговорить с ним без свидетелей и вручил ей письмо к Протасовой, объяснив его содержание. Авдотья Петровна при этом улыбнулась, как показалось Пирогову, «сомнительно».