Пирамида, т.2

Он и действительно безвыходно отсидел здесь отмеченное время, без сна и еды, однако по совсем иной причине. Тогдашнее состояние его точней всего было бы обозначить как первую пока, сознательную и наедине, встречу с собственным своим телом. С момента своего появленья в Старо-Федосееве он еще ни разу не терял утешительной способности видеть его как бы извне, издалека, снаружи. Обязательная униформа людей, оно было ему в забавную новинку и первое время, пока не обносилось, даже доставляла удовольствие приятная степенность, все равно как новобранцу нравится его нарядный с иголочки мундир. В конце концов это и был необходимый физический инструмент для выполнения исторических предначертаний неба, в чем Дымков уже имел неоднократный случай усомниться. Но уже через месяц после старо-федосеевского воплощенья его стала пугать беспредельная власть тела над своим осчастливленным владельцем. Вынужденное в гастрольных поездках проживание рядом с Дюрсо, не имевшим обыкновения скрывать недуги гадкого возраста, изобиловало примерами – к каким унизительным уловкам приходится порою прибегать для поддержания если не уважения к своей особе, то хотя бы на людях человеческого достоинства. Прикинувшееся вначале исполнительным слугой, тело все чаще проявляло себя деспотическим господином. Оно уже не стеснялось в присутствии хозяина, как будто и являлось им самим, и больно огрызалось в случае неповиновенья. Безотлучно находясь при нем, оно не позволяло ему ускользнуть хоть ненадолго... Впрочем, описанные ощущенья объяснялись скорее повышенной чувствительностью ангела к происходившей внутри него физиологической перестройке, на деле же последнему все еще далеко было до той крайности, когда надо изобретать себе наиболее быстрый и безболезненный способ бегства. По наивности, он по-прежнему полагал, что, сойдя на землю посредством чрезвычайного уплотнения, сможет покинуть ее лишь через вольное во все стороны рассеяние, пока не достигнет своих естественных размеров в несколько парсеков ростом. Но и на достигнутом уровне пленения Дымкову случалось завидовать людям вкруг себя, всю жизнь не примечающим своей заживо разрушающейся ноши, пока не рухнут под ее тяжестью. При падении Дюрсо со стула у него не возникло и тени сомнения, что оборотистый старик снова спешит на выручку оплошавшего компаньона, вплоть до страха – не ушибся ли. Даже предвидел томительное объяснение впереди по поводу скандальных своих за вечер провинностей, последней в особенности, повторной и потому не имевшей никаких оправданий – кроме единственного, пожалуй, все длительнее и страшней возникавшего в мыслях. Неужели и в самом деле, в придачу к утраченным крыльям, под коими, к сведенью передовых мыслителей, разумеется свободное преодоление пространства и тяги земной, пришла очередь и за главным его, таким естественным раньше сокровищем. Итак, присущий ангелам дымковской категории дар малого творения отбирался у него все в ту же оплату полученного тела. Сознание происходящих в нем перемен отягчалось тем еще, что занавес все не опускался, хотя старик продолжал лежать минимум четвертую минуту, откуда понемножку вырисовывался истинный смысл не в меру затянувшегося притворства. Таким образом, к прибытию Юлии ангел Дымков, подобно принцу Гаутаме, успел пройти весь цикл посвящения в таинство жизни, только в знаменитой триаде последнего стадии недуга и дряхлости соответственно заменили еще более непонятные ему слезы и любовь, но обоих сильней всего потрясло зрелище смерти. Неуместная в тот раз, да и теперь еще державшаяся в его лице улыбка и выражала спазматический ужас перед неизбежным. Возможно, именно это недоступное бессмертным душевное состояние всегда мешало более плодотворному сотрудничеству человечества с небесами.