Пирамида, т.2

Легче дался мне самый способ пользоваться означенной игрушкой неизвестного назначения. Стоило легчайшим волевым усилием, в любую сторону, крутануть незримый маховичок, как наступала радужно-пестрая муть бешеного вращенья с последующим, чисто случайным, как в рулетке, выпадением очередной, обычно безлюдной картинки. Невозможность предугадать, где замрет прыгающий шарик, исключала и здесь вторичное попадание в тот же временной отрезок. Кстати, в отличие от книги, позволяющей вместить тысячелетие в строку, зрительное восприятие события требует равнозначной длительности с тем же шагом времени, чтобы не слилось в неразборчивый промельк. Совместные с ангелом Дунины прогулки туда, прекратившиеся с момента его рождественского выхода в действительность, длились не более двух месяцев, да и то не каждую ночь. Так что в сумме затраченное время не покрывает предельно емкого Никанорова Апокалипсиса, как полусерьезно называл он сам предъявленные мне Дунины, иногда полуминутные виденья. Естественно, в стремлении придать плавность рассказу он вынужден бывал заполнять промежутки между эпизодами прослойкой из собственных домыслов, впрочем, нынешняя правда о нас самих тоже показалась бы невероятной нашим предкам. Словом, я не посмел убрать грубоватую порой, но тем уже одним закономерную соединительную ткань, что в основном-то слагалась из впечатлений тогдашнего бытия.

Несмотря на страстное Дунино стремление подсмотреть что-нибудь шибко историческое, из жизни Петра Великого например, магический шарик удачи неизменно проскакивал мимо всего вообще периода людей. Как ни прокручивала ленту времени взад-вперед, она долго не могла наткнуться на малейший след человека и цивилизации, и только природа стихийно текла сама по себе, никакого движения жизни, кроме вулканов, курившихся в царственном безмолвии, бродячих тайфунов по морям да еще косых ливней на пустынном горизонте.

Ей там было пустынно и хорошо, и не пугала странная недосказанность чередующихся, как бы с налету зримых ландшафтов. Дикая вода беззвучно низвергалась с отвесных скал, вся растительность была неуловимо одинаковой раскраски, цветы без запаха. Оттого ли, что вовсе не думалось о ней, никакая живность не населяла ее феноменальный мир и даже в голову не приходило что-нибудь унести оттуда на память или попробовать на вкус. Зато с тревожным холодком в сердце, ничего не касаясь, можно было мчаться над клубящейся бездной зимнего моря или сквозь непроходимую чащу тропического леса без риска оскользнуться на крутизне, промокнуть в сухом ливне, заплутать в горном лабиринте. Стоило легким усилием в локтях подняться в облака, и сверху тотчас опознавался отовсюду приметный, единственно цветной там, синий камень на входном туда пороге... Нет, именно не сон, а, по версии проницательного Никанора, просто миражное, в нашем подсознанье, отраженье чего-то, не доступного истолкованью на нынешнем уровне науки. Остается неизвестным – какое в точности, не должностное ли, отношенье к той супернатуральной действительности (если только настоящий ангел) имел Дымков, постоянно сопровождающий Дуню во всех ее ночных прогулках. Лишь благодаря ему, пока судьба и козни корифея не увели его в противный лагерь, удалось ей нашарить в безбрежном океане времени эпизодически торчащий островок человеческой цивилизации – накануне великого космического цунами – по мрачному прогнозу студента.

Правда, однажды, благодаря сбою механизма, что ли, голый, из ничего взявшийся мальчик пробежал сквозь Дуню и, теряя очертанья на бегу, пугливо оглядывался через разделявшие столетья на миражные фигуры путников, тоже растекавшихся в ничто. В другой раз, вынырнув из-за скалы на тройном тандеме, три сухопарые старухи в черных спортивных шароварах, истинно макбетовские ведьмы, вихрем скользнули мимо и пропали с наклоном на вираже... А то, было также, наткнулись на убогий, в сумерках и на ветру догоравший при овраге костришко, с какой-то трагической значимостью сочетавший свою жалкость.

– Надо было пошарить поблизости, – уцепился я догадкой. – Наличие огня указывает, что где то рядом, в окрестностях максимум часа, обретались и люди.

Никанор мой зловеще усмехнулся в ответ.

– Ну, огонь – плохой ориентир для датировки события. Одинаково мог пылать до и после человечества... – намекнул он и с выразительным лицом описал затем, как ветер с ухваткой заправского щенка волочил вниз по скату космы седого дыма с искрами пополам, трепал зубами, вроде затоптать старался, самый след людской на земле.

Последующая пауза выдавала полную готовность рассказчика при малейшей моей настойчивости поделиться со мной тайной. Я же нарочно медлил с вопросом, будто охладев к затронутой теме. И снова увенчался успехом обманный ход. Как я и ждал, Никанору тоже не терпелось поделиться со мной сокровищем, при всей его запретности, непосильным для обладания одному.