Пирамида, т.1

Плачевные соображения насчет возможных для советского чиновника последствий, если бы подобного постояльца обнаружили у него под крылом, сами собой переключились на поиск единственного способа решить проблему в целом. Совесть фининспектора была чиста: если бы дядя догадался исчезнуть самостоятельно, то и племяннику не пришлось бы прибегать к принудительным мерам. Ввиду отсутствия приличных гор в Подмосковье, где дядя мог запросто свалиться в пропасть на прогулке, представлялось наиболее перспективным пригласить его на воскресную рыбалку в тихий уголок природы и за ушицей, у костерка, подсунуть ему пирожок с крысидом. При сравнительной легкости дядина погребения, камень к ноге, труднее было обезвредить квартирных соседей, свидетелей его прибытия. Несколько правдоподобнее выглядело падение с балкона, куда престарелый провинциал вышел бы полюбоваться столичной панорамой в ночном сиянии, чтобы от нередкого в его годы головокружения, с незначительной помощью извне, опрокинуться через край в шестиэтажную бездну. Поздний час мероприятия позволил бы избежать свидетелей в противоположных окнах, но возникал вопрос – примет ли разбуженный среди ночи старик приглашенье племянника выйти к нему наружу, под предлогом подышать свежим воздухом. Конечно, лучше было заранее, еще во сне, привести жертву в нерассуждающее состояние, но все равно, если бы даже удалось избегнуть лишней суеты и брызг на обоях, то как объяснить проснувшимся на шум детям необычную деятельность родителей?.. Но и это устранялось благодаря кое-каким уловкам. Характерно, зародившийся в мозгу образ достигнул такой галлюцинаторской резкости, что фининспектор почти услышал, как нечто тяжко шмякнулось внизу, на мостовой... но, конечно, звука было недостаточно разбудить самый объект гавриловских раздумий, безмятежно сопевший едва в полуметре с обращенным в его сторону лицом. И значит, напряженье творческой мысли с непроизвольным время от времени мускульным сжатием, причем ногти впивались в мякоть ладони, само по себе порождало мощные магнетические токи. Слегка скосивший глаза племянник некоторое время наблюдал за своим напарником по кровати, как шевелятся у него от дыхания волосинки усов, и вдруг обнаружил, что и тот сквозь тонкую щелочку глаза следит за ним из-за выступа подушки.

– Тебе чего, не спится? – шепотом спросил старший.

– Так, душно немного...

– Выйди на балкон... да смотри, сам-то не сорвись! – знаменательно намекнул дядя и повернулся спиной.

Проявленная дядей проницательность достаточно объясняла, почему розыскные органы доселе не обнаружили затаившегося шпиона. Мысль сама по себе перекинулась к панике, вызванной в известных кругах событиями семнадцатого года... Проще говоря, почему Филипп Гавриилов не прикончил себя сразу после крушенья режима, хотя порывом самоубийцы разумней всего было истолковать его решимость расстаться с нумизматическим сокровищем. Лишь под самое утро фининспектор забылся тяжким безотрадным сном, и ему причудилось, что тот, подразумеваемый господин, все же застрелился вполне своевременно, но, зная его прежние проделки, власти не верят и мертвецу и вот прислали племяннику розыскную фотографию для авторитетного распознания – кто на ней валяется, не подставное ли лицо. Там, на ослепительно-глазурованной бумаге изображен он сам, Филипп Гавриилов, виском в черной луже, на неестественно вывернутой руке, как и минуты не пролежать живому, довольно утешительная во лбу лохматая дырка, но если чуть под углом взглянуть, то легко просматривается сбоку, что притворщик подмигивает родне в смысле молчок, не выдавайте. После чего фининспектор мучительно мечется по каким-то сараям и подвалам в поисках местечка прикопать улику, а то подумают, что сообщник, но везде мешают, пока не приходит блаженное забытье.

Пробужденье начинается с потребности обнять жену. Он привычно закидывает туда руку, ногу потом, – его будит пустое место. Уже поздно и ясный день в окне. Дети бесшумно играют у себя в углу, как перед уходом на рынок наказала мать. Недолгая тревога – где жена, сменяется более основательной – где же дядя, а унылая надежда – горьким разочарованьем при виде подлого чемодана под столом. Было бы ужасно, если бы оставленным без присмотра старцем овладела соседка: зазвала на чаишко и теперь выматывает себе на ус семейные секреты. Просочившееся из коридора гуденье голосов заставляет фининспектора выглянуть через узкую, на пол-глаза, дверную щель. Затем он испускает слабый стон при виде картинки, составившей наихудшее из возможных предположений.