Пирамида, т.1

В ответ на уместное недоуменье наше касательно роли налогового эпизода в предпринятом повествованье Никанор по испытанной формуле острословия предложил спросить у него что-нибудь полегче. Вдруг испугавшись порочных для советского студента философских вольностей, уже не раз допущенных им при освещении старо-федосеевской эпопеи, проявил он крайнюю осторожность, принялся торопливо и зачастую невпопад рассуждать о праве каждого вносить свое толкованье в чередование событий подобно тому, как древние различали в звездных россыпях мифические фигуры богов и животных. По его словам, человеку от самой пещеры свойственно было объяснять мир на уровне наличных знаний, поэтому никогда не окончательных; к слову их ему всегда в обрез, то есть в целых числах, хватало для постиженья всего на свете... Даже оговорился, что последнее соображение должно было поунять высокомерную прыть иных наук, окрепших на базе, главным образом, расширенного человекоубийства. Лишь после стольких оговорок и то не для широкой огласки намекнул он, что в раскиданное многоточие лучше всего вписывается коварный план Шатаницкого оскандалить командировочного ангела в глазах небесного начальства, чтобы, как выразился он, «путем гравитационного захвата втянуть Дымкова в орбиту своей адской резидентуры». Ключом к пониманию махинации должно служить повторенное, на протяжении менее чем полугода, упоминание одной и той же суммы сто семнадцать тысяч, коей в ходе истории обозначен не только свалившийся на Лоскутовых налог, но и памятное, в начале зимы, сорокинское предложение Дуне о совместном, за ту же цену сценарии об ее девичьей тайне: само собою напрашивается покрытие первого за счет второго. Дело сводилось к разоблачительному, с широкого экрана, кинорассказу о легкомысленном поведенье небесного посланца, выдавшего доверенный ему секретнейший объект своей подружке, в свою очередь спустившей его по дешевке бессовестному дельцу. Речь идет о загадочной, в старо-федосеевском храме, колонне с дверью за ней, – оказалось впоследствии, она была проходом служебного пользования во вчерашний и завтрашний день мира. Естественно, самый посредственный фильм о конструктивной изнанке бытия был бы воспринят человечеством как открытие нового материка. Можно заранее предсказать ожидавшую постановщика, помимо изрядного денежного куша, сверхколумбову славу, равно и степень возмездия провинившемуся стражу со стороны разгневанной небесной администрации.

До конца разработанная сюжетная канва была, однако, внезапно перечеркнута в завершающем звене, именно при очередном свиданье Дуни с Сорокиным, из чего позволительно заключить, что при почти неограниченном предвиденье и у них тоже бывают черновики. Если нельзя считать крупным художественным изобретеньем мелодраматическую девицу, продающую ангела-хранителя на выкуп престарелого родителя, то и обогащенный введением обольстительницы вариант тоже не блещет новизной. Да еще произошла непредвиденная осечка в расчете, что к решающему столкновению ангел окончательно дозреет для полноценного грехопаденья. Механизм перестроенной акции легко просматривается в логической цепи Юлия – Дымков – Сорокин: земная игра – обольщенье – шантажный фильм и параллельно ему страх за Дуню – ночной разговор в Кремле – потенциальная, уже всемирная большая кровь во имя всеобъемлющей из когда-либо нарождавшихся доктрин, последней в истории поэтому. В намеренья Шатаницкого входило замарать свою жертву тухлой человечиной или в случае половинной удачи задержать ее здесь до поры, когда в силу некоторых превращений у него не останется крыльев преодолеть земное притяженье, и таким образом сделать из него невозвращенца в пику небесам.

В обеих версиях остается непонятным, зачем было ему при почти безграничных возможностях прибегать к неуклюжим ухищреньям, если мог впрямую, без передаточных шестерен, подкинуть режиссеру искусительный сюжет, как поступил однажды в сновиденье со стариком Дюрсо, и нередко ради забавы потусторонние силы вдохновляют иных политиков на разные эпохальные мероприятия. Видимо, они ради анонимности и под предлогом свободной воли предпочитают осуществлять свои некрасивые предначертания людскими же руками.